Сент-Ив. Уир Гермистон. Стихи и баллады. Статьи - [26]

Быть может, в иные минуты я слишком возвышал голос, а быть может, Рональд, который за гостеприимством забыл обо всем на свете, слишком размашисто, со звоном поставил на стол свой бокал. Но так или иначе, едва я успел закончить свою заздравную речь, как мы услышали глухой удар в комнате над нами, словно некое весьма грузное тело свалилось с постели на пол. В жизни еще не доводилось мне видеть такого неописуемого ужаса, какой выразился на лицах моих хозяев! Было предложено поскорей вывести меня в сад либо спрятать под набитый конским волосом диван, стоящий у стены. Но приближающиеся шаги явственно сказали нам, что исполнить первый план мы уже не успеем, второй же я с негодованием отверг.

— Милые мои друзья, — сказал я, — предпочитаю умереть, нежели поставить себя в смешное положение.

Едва слова эти слетели с моих губ, как дверь растворилась, и на пороге встала моя незабвенная приятельница с золотым лорнетом. В одной руке тетушка держала подсвечник с зажженной свечой, в другой, твердостью не уступавшей руке драгуна, — громаднейший пистолет. Тетушка куталась в шаль, из-под которой выглядывала белоснежная ночная рубашка, а голову ее венчал весьма внушительный ночной чепец. Так явилась она пред нами; поставила свечу, положила пистолет, видимо, заключив, что в них более нет необходимости, молча оглядела комнату— но молчание это было красноречивей самых гневных слов — и, оборотясь ко мне с неким подобием поклона, произнесла дрожащим от негодования голосом:

— С кем имею честь?

— Счастлив вас видеть, сударыня, — отвечал я. — Объяснять все в подробностях было бы слишком долго. И хотя встреча наша мне чрезвычайно приятна, но, признаться, я к ней сейчас никак не подготовлен. Я уверен… — Но тут я понял, что ни в чем я не уверен, и начал сначала: — Я весьма польщен… — И опять же понял, что нисколько я не польщен, а отчаянно сконфужен. И тогда я смело отдался на ее милость: —Сударыня, я буду с вами совершенно откровенен. Вы уже доказали свое милосердие и сострадание к французским пленникам. Я один из них. И если бы наружность моя так сильно не изменилась, вы, верно, признали бы во мне того «оригинала», который имел счастье не однажды вызывать у вас улыбку.

По-прежнему глядя на меня в лорнет, она сердито хмыкнула и оборотилась к племяннице.

— Флора, — сказала она, — как он сюда попал?

Обвиняемые пытались было что-то пролепетать в объяснение, но вскорости беспомощно умолкли.

— Уж с теткой-то могли бы быть пооткровеннее, — презрительно фыркнула она.

— Сударыня, — вмешался я, — они так и хотели сделать. Это я виноват, что вы ничего не узнали сразу. Но я умолял не нарушать ваш сон и подождать до утра, когда вам представили бы меня по всем правилам приличия.

Старая дама взглянула на меня с нескрываемым недоверием, и в ответ на этот взгляд я не нашел ничего лучшего, как отвесить глубокий и, надеюсь, изящный поклон.

— Военнопленные французы очень хороши на своем месте, — заявила она, — но я не нахожу, что им место у меня в гостиной.

— Сударыня, — сказал я, — надеюсь, вы не сочтете это за обиду, но, если не считать Эдинбургского замка, нет, пожалуй, другого места, откуда я с большей радостью готов был бы исчезнуть.

Тут, к моему облегчению, я заметил на ее суровом лице проблеск улыбки, который она немедля погасила.

— Ну-с, так как же вас величать, если не секрет?

— Виконт Энн де Сент-Ив к вашим услугам, — отвечал я.

— Мы люди простые, мусью виконт, так что, боюсь, вы оказываете нам чересчур уж большую честь.

— Почтеннейшая сударыня, — сказал я, — станем же хоть на минуту серьезны. Что мне было делать? Куда идти? И можно ли гневаться на этих добросердечных детей за то, что они пожалели горемыку? Ваш покорный слуга вовсе не такой головорез, чтобы на него стоило ополчаться со столь внушительным пистолетом и (тут я улыбнулся) подсвечником. Я всего лишь молодой дворянин, гонимый злой судьбою; меня травят, как дикого зверя, и мне нужно только одно: спастись от преследователей. Я знаю вашу натуру, я читаю по вашему лицу… — При этих дерзких словах сердце мое затрепетало. — В этот самый день, быть может, в этот самый час во Франции томятся несчастные пленники-англичане. Быть может, в этот час они, как и я, преклоняют колени, и берут руку той, которая может укрыть- их и помочь им, и, как я, прижимают эту руку к губам…

— Ну-ну! — вскричала старая дама, отмахиваясь от меня. — Ведите себя прилично, не забывайтесь! Видано ли что-нибудь подобное? Но, дорогие мои, что же нам с ним делать?

— Выпроводите его, сударыня! — сказал я. — Выпроводите этого дерзкого наглеца, да поскорей! И если это возможно, если ваше доброе сердце позволяет вам это, помогите ему хоть немного в начале его долгого и многотрудного пути.

— А что это за пирог? — вдруг сварливо осведомилась она. — Откуда пирог, Флора?

Мои злополучные и, я бы сказал, павшие духом сообщники как в рот воды набрали.

— А портвейн этот мой? — продолжала она. — Каково! Даст мне кто-нибудь наконец глоток моего собственного портвейна?

Я поспешил налить ей.

Она посмотрела на меня поверх бокала странным взглядом.

— Надеюсь, он вам пришелся по вкусу? — спросила она.