Сенсация Ричарда Эшли - [10]

Но даже побежденный не мог не признать мастерства соперника…

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Эшли.

Официант принес бутылку виски, бокалы, серебряное ведерко со льдом. Эшли подписал счет, дал официанту сто лир на чай, налил в бокал виски, добавил льда, воды и сел в кресло. Зазвонил телефон.

— Эшли слушает, — сказал он, подняв трубку.

— Ричард? — раздался спокойный голос Козимы. — Это Козима. Как прошла беседа с полицией?

— Вроде бы неплохо. Я все рассказал. Капитан, возможно, еще раз захочет увидеть меня. На этом мы и расстались.

— Хорошо. — В ее голосе слышалась холодная вежливость. — Я так рада. Ричард?

— Да?

— Мой муж очень благодарен тебе за то, что ты избавил меня от поездки в полицию. Он хотел бы, чтобы ты пообедал с нами в нашем номере.

— Неужели он этого хочет? — изумился Эшли.

— Вот и отлично. — Козима вроде бы и не услышала его ответ. — Ты сможешь прийти через двадцать минут?

— Конечно… конечно, приду.

— Тогда мы оба поблагодарим тебя.

Раздались гудки, Эшли положил трубку на рычаг, встал, вышел на балкон, вгляделся в мерцающее под луной море. В теплой, без единого дуновения ветерка ночи лениво плескались волны, но он дрожал, будто на него повеяло холодом собственной могилы. Нет, он еще не умер, но могильщики уже взялись за лопаты.

Думая о смерти, Эшли не мог не вспомнить умершего сегодня Гарофано. Завтра его похоронят и забудут, жалкого, испуганного человечишку, жаждавшего быстрого обогащения. И в то же время он мог свалить правительство Италии и посеять панику в некоторых европейских столицах, потому что к нему попали фотокопии шести личных писем Орнаньи его деловым партнерам.

Как он их достал? Этот вопрос Эшли задал при первой встрече, но Гарофано ушел от прямого ответа, намекнув, что у него есть связи в ближайшем окружении великого человека. Благодаря этим связям ему удалось получить оригиналы писем, показать их Эшли, сфотографировать и вернуть на место. Эшли не стал вдаваться в подробности. Его интересовало не то, каким образом попали письма к Гарофано, а сами документы, неопровержимо доказывающие, что девяносто процентов от двух миллионов долларов, выделенных государством для развития текстильной промышленности юга, Орнанья незаконно использовал для модернизации своих предприятий на севере страны. Смерть Гарофано изменила многое. Теперь Эшли пришлось задуматься: а кто же был сообщником убитого? Гарофано связался с ним в Неаполе и договорился о встрече в Сорренто. Там ли они попали к нему из Рима? Скорее всего письма хранились в архиве на летней вилле. Таким образом, получалось, что сообщник Гарофано или сам жил на вилле, или мог прийти туда, не вызывая ничьих подозрений.

Что же послужило основой союза Гарофано и его неизвестного сообщника? Если это мужчина, речь могла идти только о взаимной прибыли. Если женщина, деньги также играли немаловажную роль, но наравне с ними веское слово могли сказать любовь, ревность, месть. Теперь Гарофано мертв, но его сообщник-то жив!

Стоит найти его, думал Эшли, и я снова окажусь на коне. Две тысячи долларов получены. Хорошая приманка, даже для крупной рыбы, знать бы только, куда забросить удочку. Он смотрел на спокойное море и огни рыбацких лодок, ища ответа на новый для себя вопрос. Почему он этим занимается? Почему в сорок лет он по-прежнему готов во имя сенсации поставить на карту все, что у него есть? Романтики прославляли журналистику как честную профессию. Циники клеймили ее как грязную спекуляцию на несчастьях мира. Идеалисты видели себя апостолами. Торгаши наживались на искреннем любопытстве миллионов. Да, наставник или любитель сенсационных разоблачений, журналист имел в своем распоряжении канал связи, через который, чистая или оскверненная, к людям всей Земли каждый день сочилась правда.

Не вся правда. Надеяться на такое не приходилось. Но даже часть правды была лучше заговора молчания, под сенью которого процветало бы моральное разложение. Но могло ли хватить одной правды, чтобы заставить человека двадцать лет заниматься одним и тем же делом, сохраняя юношеские пытливость и увлеченность, честолюбие, зовущее к новым победам?

Его тщеславие утолялось заголовками и статусом специального корреспондента. Гордость — величайшей из иллюзий, заключающейся в том, что сообщающий новости будто бы их и создает. Плотские желания — возможностью находиться среди людей, чьи жизни наблюдаешь. И, что наиболее важно, У него была цель — сенсация! Будто падение правительства или перестановки в кабинете министров имели большее значение для человечества в целом, чем первый крик младенца или предсмертная молитва старика. Но Эшли отогнал прочь эти мысли. Он слишком стар, чтобы поворачивать назад. И должен пройти весь путь до конца.

Эшли взглянул на часы. До обеда десять минут. Есть время, чтобы выпить. Эшли постучал, и дворецкий в белоснежном костюме ввел его в просторный зал с сияющей люстрой и огромным окном, нависающим над Неаполитанским заливом. За гладью воды виднелись огни Неаполя и яркие факелы нефтеперерабатывающих заводов.

Длинный стол стоял у окна, и метрдотель и два официанта расставляли обеденные приборы. Кроме Орнаньи, Эшли увидел блондинку-секретаршу по имени Елена, молодого человека, сидевшего с ней в баре, и, разумеется, Козиму. Та сразу направилась к нему, не полуденная красавица с развевающимися на ветру волосами, участница дневной авантюры, но хозяйка герцогского приема, с телом, закованным в золото, лицом — застывшей улыбающейся маской, с насмешкой в глазах.