Сеньор Виво и наркобарон - [67]

Пестрый достал нож, который отобрал когда-то у человека, зарезанного ими в Букараманге, и присел на корточки. Попробовав лезвие, полоснул поперек живота девушки, чтобы потом запихнуть туда отрезанные части вместо белого петушка, который обычно помещается в чрево беременной.

Затем Малыш умело надрезал горло под подбородком, чтобы вытащить наружу язык, не повредив сонную артерию. Оба выпрямились, и Пестрый с некоторым сожалением проговорил:

– Все равно что на блядки сбегать. Раз, и кайф уходит.

Убийцы по очереди отлили на раны.

– Ссаки – это антибиотик, – выдал всегдашнюю шутку Малыш, а Пестрый, как обычно, в ответ хрюкнул. – Ну что, прикончим ее?

– Вот еще, кореш, и так кровью изойдет. Даже если выживет, доктора ее из жалости пришьют, а не они, так сама себя замочит со стыда за свою харю. Жаль, милашка была.

– Чересчур длинная. Мне нравятся пониже.

Малыш завернул отрезанную грудь в остатки блузки, и оба опять вытерли руки кусками изорванной одежды. Чувствуя, что потрудились на славу, они сели в «форд-фалькон» и поехали в бар отдохнуть перед тем, как отправиться на новое дело.

50. Летиция Арагон (3)

Дионисио Виво не знал, что случилось с Аникой; сознавая только, что отвергнут, он собирал воспоминания и раскладывал их в хронологическом порядке. Он всегда подбирал по два камешка. Вот эти два – от лавины, их чуть не накрыло, когда они играли в техо; эти – с дороги, где они бегали по утрам, еще два – из-под дерева, с которого птица пела им рассветную серенаду; вот два – из парка, где он читал ей стихотворение Габриэлы Мистраль[45] о красотах природы, а вот эти – с того места, где его чуть не унесло течением; эти два – из переулка, где они победили грабителей, два – из секретной пещеры, где нашли туфлю, а эти лежали перед входом в невероятный китайский ресторанчик; два с того места, где они встретили Аурелио с Мисаэлем и двумя черными ягуарами из Кочадебахо де лос Гатос, эти подобраны у бара, где произошло неудавшееся покушение, вот два с дорожки у больницы, где ему ветеринарным шприцем вкатили слоновью дозу антивенерического коктейля, два – с тропинки к родительскому дому в Вальедупаре, а эти – из сада Голого Адмирала и его жены-исследовательницы.

Дионисио прикреплял к камешкам ярлычки, по одному из каждой пары заворачивал в зеленую бумагу и откладывал в коробку для Аники.

Если к страданиям Дионисио приговорила любовь, то она же, вне всякого сомнения, его и спасла. Существует своего рода духовный телеграф между людьми, которые живут чувствами и не боятся их проявлять, а потому родные Дионисио, не сговариваясь, по очереди ему звонили и писали – вряд ли выдавался день, когда он не получал прямого подтверждения, что не так мерзок и нелюбим, как считал сам. Отец в пространных посланиях советовал проявить непреклонность, настойчивость, мужество и прочие неоценимые воинские добродетели. Мама Хулия присылала письма, полные материнского сочувствия, рассказывала о повседневных мелочах, из которых и состоит жизнь, а потому Дионисио, даже безутешно тоскуя, был в курсе, что сегодня мама Хулия будет готовит варенье из гуайявы, а потом меняет повязку раненой пуме. Звонили сестры – часами выслушивали путаные излияния, а затем приглашали погостить: братца вернут к жизни племяшки, которые, к ужасу матерей, будут кататься верхом на лоснящихся спинах черных ягуаров и заставлять дядю изображать дерево, чтобы полазать по его ветвям. Голый Адмирал с женой прислали книги по истории морских сражений в Карибском море и факсимильное издание биографии Кристобаля Колона,[46] написанной его сыном Хернандо, сопровождавшим отца в четвертом плавании 1502 года.

В колледже студенты чудодейственно превратились в ясноглазых паинек из несбыточных снов разочарованного учителя. Никогда в жизни Дионисио так не блистал на занятиях; поступали жалобы от других преподавателей, что студенты, изучающие химию, древние и мертвые языки, тайны ботаники, а отличники – еще и гидравлику средневековой Византии, пропускают лекции, которые учителя тридцать лет читали по одним и тем же пожелтевшим конспектам, и битком набиваются к Дионисио Виво, всегда начинавшему уроки так: «Мне не нужно, чтобы вы верили тому, что я буду говорить, потому что все это – мура, но мура, в которую впечатано многое из нашей псевдоевропейской культуры, и потому лучше ее понять, ибо не освоивший историю муры и ее систему ни за что не отличит муру от ложной муры и не муры…»

Ученики – улыбчивые девочки и неоперившиеся мальчики – после его лекций аплодировали, угощали ананасами и сладостями, таскали к празднику подарочки, завернутые в одноразовые носовые платки, и оставались после уроков, чтобы Дионисио еще раз объяснил принцип тождества невидимых явлений, аристотелевский квадрат непротиворечивого, эмпирически реальные и трансцендентально идеальные формы интуитивного, демоническое зло по Декарту, гегелевскую диалектику неумолимого движения к абсолютному и ее преобразование в понимании марксистского диалектического материализма, доказательства существования Бога с точки зрения природы необходимых истин, культурное значение просветительства Розенкрейца, и существует ли Вероятный Мир, где есть город, столь похожий на Макондо, что, по сути, он Макондо и есть.