Сендер Бланк и его семейка - [25]

Она стала на колени у его изголовья и начала с ним говорить, как с младенцем, который лежит еще в колыбельке и сучит ножками.

— Ну, крошечка? Чего ты хочешь? Как себя чувствуешь, крошечка?

А «крошечка» лежал, запрокинув голову, нежился и капризничал, как малое дитя.

Когда я хотел немного поговорить с товарищем о наших делах — ведь он был уже в добром здоровье, — эта странная женщина положила ручку на рот мужа, другой — закрыла мне рот и не дала произнести ни слова.

Когда я пришел в другой раз, не успел еще я снять галош, как жена выбежала мне навстречу со сжатыми кулаками, словно хотела уложить на месте.

— Что с?..

— Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! Ш-ш-ш! Он спит. Только что уснул. Ш-ш!

— Спит? Ну и пускай спит на здоровье! Пускай…

— Ш-ш-ш-ш-ш-ш! Ой, я прошу вас, ш-ш-ш-ш!

На лице ее было написано столько жалости и мольбы, что мне пришлось ретироваться. И зачем нарушать сладкий сон моего счастливого товарища, которому, сознаюсь, в эту минуту я очень завидовал!

Одним из таких благословенных мужей, на долю которого выдало вкусить подобное счастье, когда он выздоровел и встал с постели, был, без сомнения, наш уважаемый Сендер Бланк. Первый, кому суждено было лицезреть его, был наш бравый Фройка. Дрожащими руками Фройка начал одевать своего хозяина, и, когда дело дошло до золотых часов с массивной цепью, из груди его вырвался тяжкий вздох.

С большой торжественностью появился наш герой в столовой и сел за обед, окруженный всей своей родней. При взгляде на детей и внуков Сендер так размяк, что начал смеяться, шутить и расспрашивать каждого поочередно. Этим он развеселил весь дом. Все начали рассказывать, как были испуганы и потрясены, получив тревожную телеграмму. А Ревекка даже расплакалась. Отец ее успокаивал:

— Что ты плачешь, дочка? Ведь я уже здоров, глупенькая!..

— Да, папочка! — отвечала преданная дочь. — Но я вспоминаю, в каком тяжелом состоянии я тебя застала, и сердце у меня разрывается… Ах, папочка!..

— Не плачь, дурочка! Бог смилостивился, и я могу сидеть со всеми за столом, есть и пить, как все люди. Благодарение богу, дурочка!

— Не сглазить бы! — вставила свое слово и тетя Добриш.

— Когда еще я смогу увидеть вас, деточки? — растроганно обратился Сендер ко всей семье. — Все вы разъедетесь, каждый в свой город, и я снова останусь один! Ах, если бы я мог оставить вас здесь, у себя, — и Сендер обвел вокруг себя большими руками, как наседка, укрывающая крыльями цыплят.

— Разве это невозможно? — рискнула спросить своего доброго свекра мадам Соня Бланк.

— Нет, дети, никак невозможно: у каждого свои привычки, каждый живет своим умом — очень трудно добиться постоянного согласия между всеми. Да поможет мне господь спихнуть, то есть женить, младшего сына. Тогда незачем будет так тяжело работать, зажил бы я со своей старушкой, как говорится, дед да баба. А? Что ты скажешь, Мириам-Хая?

— Ну, а с деньгами что вы сделаете? — выпалил нечаянно Осип. В ту же минуту он готов был взять эти слова обратно, но было уже поздно.

Сендер вспыхнул и ответил колкостью:

— Что я сделаю с деньгами? Отдам их тебе, разумеется. А ты уж конечно заведешь большие дела с каменным углем и американскими прачечными…

Чувствовалось, что вот-вот может разыграться очень неприятная сцена. Вся публика сидела как на иголках, опустив глаза в тарелки, а наш достославный Осип и вовсе повесил нос. Маркус, который был как-то особенно воодушевлен и весел сегодня, расхохотался так громко, что все оцепенели. Он хохотал до тех пор, пока не посинел, даже испугал всех: уж не рехнулся ли он?

— Каменный уголь!.. Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! — едва выговорил Маркус и снова расхохотался.

— А деньги профинтишь, — продолжал Сендер, — и будешь судиться с Файферманом?

— Фай… ха-ха-ха! Файф… хи-хи-хи! Файфер… хо-хо-хо! Файферман? — с трудом выкрикнул Маркус и опять расхохотался чуть не до потери сознания.

Мы не понимаем, что смешного в каменном угле или в фамилии Файферман? Не иначе, как Маркус высмеивал самого господина Земеля с его делами и процессами, — видно, слова отца произвели на него большое впечатление. Маркус не мог больше сдерживаться, он должен был в конце концов освободиться от того, что душило его в течение последних дней. Для господина Земеля это было величайшим оскорблением, и мы ни в коем случае не можем поставить ему в вину то, что он вскочил с места и отпустил своему возлюбленному шурину такую оплеуху, от которой зазвенели стекла.

Эта неожиданная выходка поразила всех, никто не мог произнести ни слова. Наконец Сендер пришел в ярость и глаза его налились кровью: где это слыхано, чтоб на его глазах, за его столом, в его доме избивали его сына, его плоть и кровь?! Как рассвирепевший медведь, как лев, пробудившийся от сна, как лютый леопард поднялся наш Сендер со своего места и, указав рукой на дверь, произнес громовым голосом:

— Вон! Вон из-за стола! Вон из моего дома! вон, вон! Все! Вы думали, что я уже умираю, и приехали за наследством?! Вон!!!

* * *

Боже мой, где найти перо, чтобы описать эту сцену? Где взять краски, чтоб нарисовать эту картину, чтоб изобразить этих окаменевших людей, остекленевшие глаза, эти раскрытые рты, эти лица, на которых застыли страх, ужас и оцепенение? Где найти силы, чтобы в эти тяжелые минуты опуститься на дно души каждого из присутствующих, понять их чувства и думы? Пусть наши читатели представят себе это, кто как умеет, в меру своего воображения.