Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда - [56]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ БЛИЗНЕЦЫ И РАК (1743–1748)

22. КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ

Трепетная тишина повисла в зале Венской академии музыки на Пратере, словно застыл, не решаясь упасть, величественный занавес.

Стоя на возвышении перед полудюжиной профессоров и примерно двумя десятками учеников, граф Себастьян фон Вельдона опустил скрипку, достал батистовый платок из рукава и изящно промокнул себе подбородок. Потом положил скрипку на стол у себя за спиной.

Лежавшие на пюпитре ноты, страницы которых переворачивал ему один из студентов, остались открыты на финальных тактах партиты ре минор Иоганна Себастьяна Баха, хоть и написанной для виолончели, но только что блестяще исполненной на скрипке.

Грянули аплодисменты. Лица сияли.

Преподаватель графа Себастьяна профессор Генрих Бёрцма, похожий на кузнечика, маленький человечек с седой гривой, вскочил и подбежал к возвышению.

— Граф, ваша игра — самая прекрасная награда, на которую может надеяться преподаватель! — заявил он громогласно. Потом обратился к присутствующим: — Господа, вы сами могли оценить разумность фразировки, мягкое изящество легато и совершеннейшее чувство такта, обладание которым граф Себастьян только что продемонстрировал.

Новые аплодисменты, на сей раз разрозненные.

— Отметьте, что скрипка непостижимым образом передала всю чувственную полноту виолончели, — продолжил профессор Бёрцма.

— Полагаю, граф обязан этим своему имени, — заметил другой профессор, по фамилии Гроцманн, — ведь он тезка самого композитора.

Остроту приветствовали сдержанные смешки, разрядив атмосферу, становившуюся слишком уж торжественной.

— Быть может, граф Себастьян исполнит нам три вариации, сочиненные им на тему этой партиты? — предложил профессор Бёрцма, подняв голубые глаза на своего ученика.

— Охотно, — ответил граф Себастьян. — Тем не менее, маэстро, я бы хотел, если вы позволите, предложить вашему вниманию чакону и фугу на ту же тему, которые вы еще не слышали.

Бёрцма опешил.

— Вы сочинили чакону и фугу?

— Да, поскольку мне показалось, что вариациям в форме сонаты не хватает выразительности.

Бёрцма жестом пригласил его исполнять и уселся на свое место.

Себастьян взял скрипку, подтянул струну, положил подушечку на плечо и начал.

Зазвучал бассо остинато, навязывая свой танцующий ритм, и почти одновременно, словно играя сразу на двух инструментах, скрипач обозначил тему, потом дал вариацию, подхваченную бассо остинато, потом вторую вариацию, третью и так далее, вплоть до пятой. Тут, сочтя, что чакона послужила экспозицией, он начал развитие, потом стретту, которую повел вплоть до заключения первоначальной темы.

Он играл с такой сосредоточенностью, что пот выступил у него на лбу.

Последовавшая тишина была еще величественнее, чем в предыдущий раз, она почти оглушала. Потом все услышали, как Бёрцма вскричал прерывающимся голосом:

— Gott im Himmel! Wir haben… Ja, es erscheint, als wenn wir haben den Meister selbe gehort![30]

Первыми взорвались аплодисментами ученики. Они уже давно полюбили графа Себастьяна за его приятную наружность, щедрость, импровизированные вечеринки в таверне «Фиалки», но сейчас они рукоплескали ему за то, что он отомстил их учителям за пресыщенную и высокомерную снисходительность. Он был их героем.

Повскакав с мест, они устроили настоящую овацию.

Но преподаватели не попались на эту удочку. Граф Себастьян был всецело творением их гения.

Директор Академии, старый Вильгельм Вальдбах, друг Георга Фридриха Генделя, уважаемый и в Праге, и в Мюнхене, и в Берлине, встал и потребовал тишины.

— Граф Себастьян, — объявил он величаво, — я хочу вас поблагодарить.

Ничего подобного тут никто и никогда не слышал. Вальдбах благодарит ученика?

— Я выражаю вам благодарность за то, что вы публично доказали превосходство нашей системы преподавания.

И, повернувшись к залу:

— Пусть ваш пример вдохновит ваших однокашников.

Учителя зааплодировали.

— А теперь, господа, — продолжил Вальдбах, доставая из своего кармана старинные нюрнбергские часы в форме луковицы и бросив взгляд на циферблат, — поскольку полдень миновал, предлагаю отметить удовлетворение ваших учителей в «Фиалках».

Восторженные крики приветствовали это предложение. Себастьян сошел с помоста. Однокашники обнимали его и дружески хлопали по спине. Он радостно, но ничуть не самодовольно улыбался — изящно и без малейшей заносчивости.

— Если маэстро Бёрцма позволит мне пойти рядом с ним, я был бы весьма польщен.

Бёрцма стиснул его в объятиях изо всех сил. Ученики высыпали на крыльцо в веселом беспорядке и тут же грянули хором простонародный вальс: «Dufter Brisen die Walden, dufter Kiissen die Madchen».[31] Обычно он раздражал профессоров, потому что второй его куплет был довольно игривым, но сегодня они стерпели выходку, отнесясь к ней вполне благодушно.

Это и в самом деле был один из дней, которые бывают только в Вене. 11 апреля 1743 года, если быть точным.

На улице граф Себастьян заметил какого-то лакея, чья ливрея была ему знакома; они обменялись беглым взглядом, слуга незаметно приблизился к графу и украдкой сунул ему записку, которую тот спрятал в карман.

В таверне уже было немало выпито. Молодой граф Себастьян фон Вельдона встал из-за стола и направился к сарайчику во дворе. У двери постройки слуга протянул ему ночной горшок, полагая, что тот пришел облегчиться. Но молодой граф покачал головой, вытащил из кармана записку, прочел ее, сложил и снова сунул в карман. Затем дал слуге монету и попросил сходить за своей шляпой, указав, где та находится. В самом деле, Альбрехт сегодня не сопровождал своего хозяина, оставшись в нанятом доме неподалеку от испанской Академии верховой езды.