Семья железного старика - [15]

Семенова женщина теперь никогда нагою не рождается. А одетая, не так нарядна. Не по-королевски, а по-петербургски одетая. И лицо - всегда одно лицо. То Даша. Ирининых дочка. Купцов - не купцов, а стариков богатых. Отцы их были купцы.

Ездит туда Семен влюбленный.

Вечерами счастлив Семен. Ирининых дом - полная чаша радостного молодого вина. Жизнь дома - нескончаемое весеннее ликование. Молодежью комнаты полны. Молодежь сверкающая, много нездешних. Офицеры разных мундиров, красавцы во фраках и барышни, барышни, одна другой прекраснее и веселее. И дамы, как царицы. Есть и такие, что с мужьями своими не живут. Глаза у тех, как ночные цветы. И помыслить о близости с ними страшно. Вечерние комнаты полны людей. А сколько вещей в комнатах тех. Вещи все петербургские и заграничные. Мебель и вазы разные, и безделки драгоценные и картины - все темных цветов. Но темные цвета те таковы, что излучают загадочное сияние. И мраморы желтые. Но живые. И в темных комнатах Ирининского, дома светло, как в доме сказки. И полнятся комнаты порханием, и смехом, и французским умным говором, и то ручьями, то морями музыки. А ужины в Ирининском доме королевские. И так все идет в доме, будто деньгам счету нет. О деньгах же не говорят. Деньги здесь, как невидимые слуги. Старик Иринин важный ходит; здесь, там слово скажет, на дочку Дашу любовно поглядывает, а Семена всячески приголубливает, трусливого, его одобряет. А солнце в вечерних комнатах - Даша. Вся жизнь от нее. И вся сказка для нее. И такая она умная, такая красивая. И все к ней. Только кажется подчас Семену, что слишком бойка.

Вечерами здесь счастлив Семен. И лирика счастья его тиха; он влюблен, и ласково смотрит на него Дарья. И хохоты-крики счастья его нахально громки: в какой дом принят Семен! Как свой здесь. И все догадываются, что он - жених. И сам он о том только догадывается.

- Семен Яковлевич, вы любите оперу?

- Нет-с. Так себе. Но в Москве Большой театр очень хорош. Изволили бывать?

- Ха-ха-ха! Нет! Вы Семену Яковлевичу шампанского не наливайте. Он только мадеру любит. А вы любите женщин, Семен Яковлевич? Не лгите. Очень любите? Не люби ты его, Даша. Он скоро в меня влюбится.

Так дразнила Семена за ужином Настя Бирюлина.

И краснел Семен. Не любил он ее.

А после ужина отец Настасьи, рыкающий толстый генерал, прокричал весело Семену из-за карточного стола, искренно желая посекретничать:

- Скромный молодой человек. Одобряю. Толк выйдет. И прибавил уже тише:

- Стучу.

Играли в стуколку. Играли и старые и молодые, потому что старых было мало.

Да и игра веселая. Но денег проигрывали при случае не мало.

- Семен Яковлевич! Присаживайтесь.

- Извините. Не играю.

- А вы не бойтесь. Всего капитала не проиграете. Сдать?

- Не играю-с.

- И одобряю. И одобряю, молодой человек. Я в ваши годы тоже не играл. Остерегался. Так-то-с, молодой человек.

Но генерал лгал. Хотя искренне. Девица одна пробежала, сказала:

- А вы Макара Яковлевича опять приведите.

- Да. Что это он не идет!

- Только раз был.

- Это вы его не берете.

- Ревнует.

Подхватили.

- А у вас и еще братья есть?

- Их много братьев.

- Макара Яковлевича приводите.

Затемнилась душа Семена. Вспомнилась беседа с Макаром. Нехорошо говорил Макар о доме Ирининых, побывав там раз. Семен повез, уговорил.

И часто разным огорчает Семена Ирининых дом. Но все же счастлив Семен вечерами. Домой едет - душа его разнолика. Домой придет - не то скучно, не то счастливо ему. Ночью разное. И женское, и не женское. Но утрами Семен - мученик. Дом отцовский разноголосо упрекает. Стены шуршат, тьму в мозг нагоняют. Дня не видно. Железный старик, тень его, здесь. И все об одном говорит железный старик. И жестокие слова его - не слова, а шуршание. И шуршание стен не шуршание, но Семеновы думы-упреки.

«Куда идешь? Куда идешь? Смеются над тобой, над дураком. Музыки захотел. Французских слов.

Железное дело не по тебе? Много узнал! Что? Отца заменить можешь? Можешь? А?

Может быть, братья тебе помогут? Братья твои? Не Доримедонт ли? Молодец, Семен. Далеко пойдешь. Учи французские слова. Чего в стуколку играть отказываешься? Мазурку хочешь?

Так и отец твой прыгал. Точно так по гостям бегая, с девицами бальными разговоры разговаривал. Только тем и дело всероссийское поставил. Валяй, Семен! Наша взяла, дурацкая?»

И круглы были глаза Семена. И испуганно-раскаянно глядели они в утренние стены дома на Торговой.

Встанет, умоется, оденется. Пытается себя думами о делах наполнить. Рожнова старика вспомнит. С ним сейчас надо.

«Да уж и не так мало в делах смыслю. Не братьям чета. Разве только Макар. И чего Макар к делу вплоть не подойдет? Сразу бы меня за пояс заткнул. Но посмеивается Макар. И что он в себе таит? А таит. Большой человек Макар. Кабы мне Макарову душу небоящуюся».

Думает так Семен, к Рожнову на дело спешит, листы с цифрами разные вспоминает, книги шнуровые строгие. А тут вдруг Дарья весело-прекрасная, в петербургском платье с лицом непонятно добрым. А могла бы быть она с ним, с Семеном, строга и капризна. Как та, генеральская дочь. О, добрая Даша. Любит?

Так задумывался Семен по утрам. Так дергали нити жизни его душу.