Семья Рэдли - [74]

— Что ты делаешь? — возмущается она.

— Спасаю тебе жизнь.

— Что?!

Уилл как будто удивлен вопросом.

— Питер был прав. Это похоже на постановку. Ты как в пьесе. Играешь. Имитируешь жизнь. Неужели ты не хочешь снова ощутить истинный вкус жизни, Хелен? Неужели не хочешь, чтобы этот роскошный красный занавес упал?

Слова кружатся в сознании Хелен, она уже и сама не понимает, что делает. Как одержимая она режет хлеб. Вдруг нож соскальзывает, задевает палец. Уилл хватает ее за запястье, крепко сжимая руку. Она оказывает лишь слабое сопротивление, он кладет ее палец в рот и сосет его. Хелен закрывает глаза.

Он ее хочет.

Тот, кто ее обратил.

Восхитительное, ужасное чувство.

Хелен на мгновение сдается, забывает Клару, забывает все, кроме него. Человека, которого никогда не переставала желать.

Но глаза открываются, и она возвращается к действительности. На кухню, к понедельнику, ко всем окружающим ее вещам. К фильтру, тостеру, кофеварке. Ничего особенного в этих вещах нет, но они составляют часть только ее мира, а не его. Часть того мира, который она может потерять или спасти до полуночи. Она отталкивает Уилла, и тогда он перестает шутить, становится серьезным.

— Хелен, ты же хочешь меня. Ты будешь меня хотеть, пока я жив. — Она слышит, как он набирает полные легкие воздуха. — Ты что, не понимаешь?

— Чего не понимаю? — спрашивает она, уставившись на разделочную доску. Крошки напоминают звездную карту неведомой галактики. И они расплываются на деревянной доске.

На глазах у нее слезы.

— Ты и я, — говорит он. — Мы создали друг друга. — Он тычет пальцем себе в грудь. — Ты думаешь, я хочу быть таким? Ты не оставила мне выбора.

— Пожалуйста, — просит Хелен.

Но Уилл не слушает.

— Та ночь в Париже не отпускала меня семнадцать лет, — продолжает он. — Я бы вернулся, но приглашения не поступало. Да и все равно не смог бы я жить с серебряной медалью. Больше нет. Но, как ты понимаешь, чтобы держаться в стороне, потребовалось много жертв. Много крови. Много тонких юных шеек. Но я никак не мог напиться. И никак не мог забыть тебя. Я — это ты. Ты лоза, я вино.

Хелен пытается выровнять дыхание и собраться с силами.

— Я понимаю, — говорит она, крепче сжимая нож. — Извини. Все верно. Я правда… Я хочу твоей крови. Серьезно. Я хочу снова вкусить тебя. Ты прав. Я хочу тебя.

Уилл ошеломлен, он выглядит неожиданно уязвимым. Как бешеный пес, не подозревающий, что его сейчас усыпят.

— Ты уверена? — спрашивает он.

Хелен не уверена. Но если она собирается сделать это, откладывать больше нельзя. Момент настал.

— Уверена.

Поцелуй

Кровь стекает с запястья Уилла по руке, капая на кремовые плитки пола. Хелен в жизни не видела ничего красивее. Она бы с радостью опустилась на четвереньки и слизала капли прямо с пола, но в этом нет необходимости, потому что кровоточащее запястье находится перед ней. Уилл держит руку над ее ртом, она пьет его кровь, и это прекраснее, чем чистая родниковая вода в знойный день.

Она сосет лихорадочно, торопливо, так как знает, что рана, которую он нанес себе сам, уже потихоньку заживает. Глотая кровь, Хелен испытывает огромное облегчение, словно плотина, которую она выстраивала все эти годы, чтобы защититься от собственных чувств, разверзлась, и наслаждение потоком хлынуло сквозь нее. Уступив своему желанию, она вспоминает то, что знала всегда. Она хочет его. Она жаждет того экстаза, который дать ей может только он, она жаждет видеть, что ему так же хорошо, как и ей сейчас, и она страстно целует Уилла, раздирая клыками его язык, а он кусает ее язык, их кровь, смешиваясь, струится по подбородкам. Хелен понимает, что в любой момент может войти Клара и увидеть их вместе, но она хочет продлить удовольствие и продолжает целовать этого сладкого монстра, который был частью ее все эти годы, который тек по венам в ее теле.

Рука Уилла проникает ей под рубашку. Он прав. Она знает, что он прав.

Она — это он, а он — это она.

Касание кожи.

Слияние крови.

Прервав поцелуй, Уилл наклоняется к ее шее, вонзает клыки, блаженство переполняет Хелен, словно пустой сосуд, каким она была все это время, и она чувствует, что уже всё. Лучше уже не станет. А удовольствие несет в себе привкус смертельной удушающей тоски. Это тоска увядающих воспоминаний. Тоска смятой фотографии. Она открывает глаза и протягивает руку к хлебному ножу, направляет его горизонтально к шее Уилла.

Хелен подносит лезвие все ближе, словно смычок к скрипке, но не может заставить себя сделать это. Ей проще миллион раз убить себя, чем один раз — его, кажется, будто каждая капля ненависти, которую она испытывает к Уиллу, лишь питает любовь, озеро раскаленной лавы в недрах ее существа.

Но я должна…

Я должна…

Я…

Рука сдается и обмякает, отказываясь подчиняться велению разума. Нож падает на пол.

Уилл поднимает голову, следы ее крови на его лице напоминают боевую раскраску. Он смотрит вниз, на нож, а у Хелен сердце рвется из груди — от злости и страха: неужели она предала не только его, но и себя тоже?

Только бы Уилл заговорил.

Пусть оскорбляет ее.

Ей это необходимо. Этого требует ее кровь.

Уилл выглядит уязвленным. Взгляд у него внезапно становится как у потерянного и брошенного пятилетнего ребенка. Он прекрасно знает, что она пыталась сделать.