Семья Марковиц - [54]
Сара отмахивается от него, варит себе кофе.
— Спорим, он как-то исхитрился выманить у них приглашение.
— Так почему бы тебе не позвонить и не спросить его?
— И не подумаю.
— Почему нет? — спрашивает Сара.
— Да потому что, когда бы я ни позвонил, он впадает в панику: думает, что-то случилось с мамой.
— Что ж, зная тебя, должна сказать, предположение вполне резонное.
— Мог бы и сам раз в кои-то веки позвонить.
Засыпая, Эд мысленно возвращается к этому разговору, и ему снится брат. Он в Оксфордской квартире Генри — темная обивка, разбросанные там и сям книги.
— Генри, — говорит Эд, — ты рассказал про меня персам, и вот они прислали приглашение.
— Дорогой Эд, — говорит Генри. — Это же просто замечательно! — он в своей домашней ало-зеленой куртке типа архалука, в стеганых шлепанцах в тон, на голове феска, с нее свисает золотая кисточка.
— Они тебе шлют письма? Ну ты подумай, совсем, как в «Lettres Persanes»[120] Монтескье. Я тебе не показывал, какое у меня издание «Писем»? Изыск, сплошной изыск. Посмотри на эту гравюру: персы явились ко французскому двору, они пялятся на парижские наряды, на высоченные пудреные прически. Вот одна из таких дам перед дорожным ящичком-секретером, в руке у нее гусиное перо — она пишет письмо в Персию. Подлинный переплет восемнадцатого века. Знаешь, во сколько эта книга мне обошлась? Даже не спрашивай.
— Идет, и не спрошу.
Генри явно разочарован.
— Когда ты едешь?
— Я не поеду в Персию, — оповещает его Эд.
— Но тебя там ждут.
— Ты что, не понимаешь — это опасно. — Эд переходит в наступление. — Там теократия, государством правят исламские абсолютисты.
— Эдуард, тем не менее тебе выпал редкий шанс, мало кому так везет. Подумай только, какую книгу ты бы мог написать. И не просто книгу о них, а книгу для них: «Lettres Persanes» наоборот, книгу, где экзотической персоной станешь ты!
— Я кто по-твоему, антрополог? — вопрошает Эд. — Если на то пошло, то экзотическая персона не я, а ты.
Генри заливается краской.
— Мне казалось, ты будешь рад побывать в Персии. Не хотел об этом говорить, но мне пришлось сильно похлопотать, чтобы заполучить для тебя это приглашение. Предполагалось, что это будет тебе сюрприз на день рождения. Мы с Сьюзен никак не могли придумать, что бы такое тебе подарить. Сначала собирались купить тебе новый Оксфордский словарь английского языка на диске, но я подумал-подумал и решил: все неисчерпаемое богатство нашего языка на одном-единственном крошечном диске — это все равно что синтезированная музыка. Вот я и подумал, раз ты пишешь о том, как необходимо понять Другого, почему бы тебе не написать вслед за этим книгу о том, каково это стать Другим.
— Я вовсе не хочу стать Другим, — говорит Эд. — Это не моя, а твоя и твоих друзей-экспатов цель.
Генри наливает Эду чай.
— Эдуард, ради Бога, не расстраивайся. Я полагал: если бы ты поехал туда, посидел с ними, ты мог бы лучше понять, как решить наши проблемы, потому что ты бы понял, что на уме у арабов.
— Не возьму в толк, о чем ты, — говорит Эдуард. — Я понятия не имею, что у них на уме.
— Разве ты не это стремишься понять?
— Не через отдельного человека, — бормочет Эд. — Да что же это такое, в конце концов; в сотый раз тебе объясняю: иранцы — не арабы, они персы, вот они кто.
Он вылетает из комнаты и оказывается в материнской квартире в Венисе (Калифорния). Роза в свою очередь наливает ему чаю и придвигает облитое шоколадной глазурью печенье.
— Герлскауты[121] позвонили в дверь, ну и пришлось его купить, — говорит Роза. — Попробуй, милый. Но сначала я хочу тебе кое-что рассказать про персов. Они Израилю не друзья. Эсфирь, она, конечно, красавица и старалась помочь, как могла, но ее брак, что ни говори, смешанный. Артаксеркс не перешел в иудаизм, я ничего об этом не слышала. Насколько я знаю, ничего такого не было. Я тут кое-что приготовила для твоей поездки. Уилтонские замороженные обеды[122]. Оч-чень дорогие, так что ты уж их съешь. И сосательные конфетки для самолета. А еще я вырезала для тебя из «Таймс» статью Уильяма Сэфайра[123], о том, что международные террористы базируются в Нью-Йорке, а всё потому, что у нас так много гражданских свобод.
— У-у, я вчера видел эту статью, — говорит Эд.
— И что ты о ней думаешь? — спрашивает Роза. — Арабские муджахеддины из Ливана раздобывают египетские паспорта в Судане и иранские мешугоим[124] внедряются в Парамус[125] и Оклахома-Сити.
— Ты вечно паникуешь.
— Он прекрасный писатель, — говорит Роза, просматривая вырезку. — Хотелось бы мне, чтобы и ты как-нибудь написал колонку вроде этой. Лучшие его колонки воскресные, он тогда пишет об английском языке. Это так красиво.
Эд вскакивает, как встрепанный.
Перед глазами у него еще какое-то время мелькают кадры сна, потом пропадают.
Эд едет на интервью в программе «Поговорим о временах». Джилл Бордлз проводит его в студию, знакомит с другим гостем, Джорджем Заглулом, христианином из Ливана, Эд уже не раз с ним встречался. Они садятся по обе стороны от модератора, Боба Кеннеди. Ровно в три Кеннеди объявляет радиослушателям:
— Здравствуйте. Как всегда по пятницам, мы поговорим о международных делах. Обсудим сложные проблемы Ближнего Востока, сосредоточим внимание на том, чт
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.