Семья Малаволья - [62]

Действительно, когда он с ним заговорил, отведя его в сторону к водопойке, дядюшка Крочифиссо только пожимал плечами и тряс головой, как Пеппино, и хотел вырваться у него из рук. Бедняга кум Тино, чтобы заставить его слушать, схватил его за куртку, тряс его, крепко обнимал и шептал на ухо:

— Да вы же глупым скотом будете, если упустите такой случай! Вы же купите за кусок хлеба! Хозяин, ’Нтони потому только и продает, что не может справиться, потому что внук его бросил. А вы можете дать ее в руки куму Нунцио или сыну Совы, они умирают с голоду и готовы работать даром. Все, что они добудут, вы и съедите. Болваном вы будете, говорю вам! Лодка в такой хорошей сохранности, точно новая. Хозяин ’Нтони понимал толк, когда строил ее. Это же золотое дело, как то, с бобами; слушайте вы меня!

Но дядюшка Крочифиссо ничего не хотел слушать и чуть не плакал, и лицо у него было желтое после того, как он болел холерой; он вырывался и готов был куртку оставить в руках Пьедипапера.

— Это меня не касается! — повторял он. — Это меня совсем не касается. Вы не знаете, что у меня тут, внутри, кум Тино! Все хотят пить мою кровь, как пиявки, и забрать себе мое добро. Теперь еще и Пиццуто бегает за Осой, все они — точно охотничьи псы!

— А вы женитесь сами на Осе! Да разве, в конце концов, не из вашего рода и она и ее участок? Лишним ртом юна не будет, нет! У нее золотые руки, у этой женщины, и хлеб, который вы ей дадите, даром не пропадет! А у вас в доме будет прислуга, которой не надо будет платить жалованья, и вы получите еще и участок. Послушайте меня, дядюшка Крочифиссо, это такое же дело, как и с бобами!

Хозяин ’Нтони между тем около лавки Пиццуто ожидал ответа и, точно душа в чистилище, поглядывал на них обоих, казавшихся, будто они дерутся, и старался угадать, соглашается ли дядюшка Крочифиссо. Пьедипапера прибегал оказать, чего ему удалось добиться от дядюшки Крочифиссо, и снова возвращался беседовать с ним. Точно челнок в ткацком станке, волоча за собой свою искалеченную ногу, он ходил по площади туда и обратно, пока ему удалось привести их к соглашению.

— Прекрасно! — говорил он хозяину ’Нтони; а дядюшке Крочифиссо:

— За кусок хлеба!

Так он устроил продажу и всех снастей, с которыми Малаволья не знали, что делать, раз у них и куска-то дерева в море не было; но, когда унесли верши, сети, остроги и все остальное, хозяину ’Нтони показалось, что ему вырывают кишки из живота!

— Я уж похлопочу о поденной работе для вас и для вашего внука Алесси, не беспокойтесь, — говорил ему Пьедипапера. — Само собою, вам придется пойти на малое. «Сила — от молодого, а от старого — совет». А уж за свое усердие — полагаюсь на ваше доброе сердце.

— «В голодный год поешь и хлеб ячменный», — отвечал хозяин ’Нтони. — «Какая тут уж честь, когда нечего есть»!

— Верно, верно, мы поняли друг друга! — заключил Пьедипапера и, действительно, пошел переговорить с хозяином Чиполла в аптеку, куда дону Сильвестро снова удалось затащить их — его, массаро Филиппо и еще кое-каких тузов, чтобы обсудить общинные дела, потому что, в конце концов, Деньгй-тo ведь у них, и глупо не значить ничего на селе, когда богат и налогов платишь больше других.

— Вы такой богатый человек и могли бы дать кусок хлеба этому бедняку хозяину ’Нтони, — говорил Пьедипапера. — Вам ничего не стоило бы поденно брать его с его внуком Алесси; вы знаете, что в своем деле он ловчее всякого другого, и на малое пойдет, потому что они ведь без куска хлеба. Вы сделаете золотое дельце, послушайте меня, хозяин Фортунато.

Хозяин Фортунато, захваченный врасплох, в такую минуту отказать не мог, но потом было толковано и перетолковано и о цене, и о том, что времена нынче плохие, и что люди сидят без работы, и что хозяин Чиполла просто делал доброе дело, если соглашался взять хозяина ’Нтони.

— Хорошо, я возьму его, если он сам придет и попросит. Можете себе представить, что он дуется на меня с тех пор, как по ветру пошло замужество Мены с моим сыном. А? хорошее бы я сделал дело! А у них еще хватает смелости дуться на меня!

Дон Сильвестро, массаро Филиппо, а также Пьедипапера, все они торопились сказать, что хозяин Фортунато прав. Брази не давал ему больше покоя с тех пор, как парню подали мысль о женитьбе, и бегал за всеми женщинами, как кот в январе, что бедному отцу причиняло постоянную заботу. Теперь тут замешалась еще и Манджакаруббе, забравшая себе в голову женить Брази Чиполла на себе, так как она того стоила: она, по крайней мере, красивая и видная девушка, а не старая и потрепанная, как Оса. Но у Осы был ее участок, а у Манджакаруббе не было ничего, кроме черных кос, — так говорили люди.

Манджакаруббе знала, как ей нужно действовать, чтобы забрать в руки Брази Чиполла теперь, когда из-за холеры отец снова затащил его домой, и он уже не ходил прятаться на скалы, или в винограднике, или у аптекаря и в ризнице. Надев новые сапожки, она быстро, быстро шла мимо него в толпе, возвращавшейся от обедни, и проходя задевала его локтем; или же, сложив руки на животе и повязав волосы шелковым платочком, она поджидала его на пороге и бросала убийственный взгляд, каким похищаются сердца, и, подвязывая под подбородком кончики платка, вертелась, чтобы посмотреть, идет ли он за ней; или, когда он показывался в конце улицы, убегала в дом, пряталась за стоявшим на окне базиликом и тайком пожирала его своими черными глазами. Но если Брази останавливался и дурак-дураком смотрел на нее, она поворачивалась к нему спиной, опускала голову, краснела вся, не поднимала глаз и покусывала кончик передника, так что каждый понял бы, что ее можно съесть запросто, как хлеб. Наконец, так как у Брази нехватало догадки съесть ее запросто, как едят кусок хлеба, ей самой приходилось тянуть его за волосы и говорить ему: