Семья Карновских - [137]

Теперь Егор не отказывался от денег, он вошел во вкус. Когда не удавалось добыть информацию, он что-нибудь придумывал. Сначала он краснел и дрожал, как бы его не разоблачили, но герр доктор ни о чем не догадывался. Более того, ложь устраивала его больше, чем правдивые сведения, а Егор со временем даже полюбил лгать. Ему нравилось чувство опасности, которое он испытывал, когда водил доктора за нос. Вскоре он стал врать всем подряд. Он врал госпоже Кайзер, когда она спрашивала, чем он занимается, врал другу Эрнсту, врал Лотте. А больше всего он врал матери.

Отца он больше не видел, не хотел видеть, после того как тот поднял на него руку. Но матери он иногда писал и даже изредка встречался с ней на улице. Тереза каждый раз дрожала, как девушка на запретном свидании с любимым. Она гладила сына по лицу, брала его за руки, даже ощупывала его мышцы, чтоб увидеть, не похудел ли он.

— Маленький мой, — шептала она, — глупый…

— Мама, перестань, ради Бога. Я уже не ребенок, — предупреждал Егор и начинал кормить ее небылицами. Сначала он говорил, что работает переводчиком с немецкого в торговой фирме, потом — что служит в пароходной компании. Тереза не ловила его на противоречиях, но видела, что все у него не так гладко, как он рассказывал, и уговаривала вернуться домой. Если не хочет ходить в школу, то и не надо, путь работает, она не будет вмешиваться в его дела и отцу не позволит, лишь бы сын вернулся.

— Егорхен, ради меня, — просила она.

Егор не слушал и продолжал рассказывать байки. Чтобы показать, как здорово он живет и какой он молодец, Егор даже совал матери в руку несколько долларов.

— На, мама, купи себе что-нибудь, — говорил он, гордый собой.

Тереза отказывалась от денег и приходила домой огорченная и обеспокоенная.

Она едва доставала Егору до плеча, но он все равно остался для нее ребенком. Это был ее маленький Егорхен, которого она воспитывала по всем правилам, изложенным в специальной литературе. Ее материнское сердце болело за него. Когда она стелила вечером постель, она думала, удобная ли кровать там, где он спит сейчас. За обедом она думала, ест ли он вовремя, свежие ли у него продукты. Когда шел дождь, она беспокоилась, что сын промочит ноги и простудится. Бессонными ночами она волновалась, не ходит ли он по нехорошим местам, где можно подхватить болезнь.

По ночам было хуже всего. Теперь она стелила только две постели. Тереза лежала без сна, на соседней кровати лежал муж. Они молчали, говорить не хотелось.

— Господи, — вздыхала Тереза тихонько, чтобы муж не услышал.

Доктор Карновский тоже не мог уснуть. Он беспокоился не из-за еды или постели Егора, его не сильно волновало, где и с кем Егор проводит время. Он знал, что это не самое ужасное. Но его тревожила судьба сына. Карновский совершенно не верил ни в приметы, ни в предчувствия, но ему было страшно. Впервые он почувствовал страх за сына, когда тому стали сниться в детстве дурные сны. Потом он опять почувствовал этот страх, когда заметил, что сын растет слабым, болезненным и замкнутым. Но страшнее всего стало тогда, когда Егор получил первый тяжелый удар. Вокруг царили жестокость и безумие. Карновский видел, что на сына, словно туча, надвигается что-то злое. И видел, что Егор идет навстречу злу, как приговоренный.

Из врачебного опыта он знал, что в человеке есть как стремление к жизни и удовольствиям, так и стремление к смерти и мучениям. На войне он не раз видел, как солдаты шли под пули, и не из патриотизма и храбрости, как это объясняли генералы и капелланы, а из стремления к самоуничтожению. То же самое бывало и с пациентками: они не давали себя спасти и стремились к смерти. Коллеги называли таких пациенток сумасшедшими, но Карновский знал, что это не верно. Их толкала к смерти какая-то дикая сила. Со временем он даже стал распознавать этих людей. По взгляду, манерам, движениям он видел заранее, что его старания вылечить такого человека пропадут даром, пациент был обречен. В Егоре он тоже это замечал и постоянно боялся за него. Когда Карновский возвращался домой, он каждый раз задерживался у двери и собирался с духом, прежде чем войти.

Он ругал себя за дурные предчувствия, в которых не было никакой логики, но не мог освободиться от вечного страха и постоянно ждал плохой новости. С тех пор как сын ушел из дома, беспокойство Карновского становилось сильнее день ото дня. Услышав шаги прохожего на ночной улице, он пугался, что ему несут дурную весть. Но при этом он не мог послушаться Терезы, что надо быть умнее и мягче и простить того, кто был причиной его страхов. Понимая бессмысленность своего упрямства, он не мог себя переломить, как не мог этого сделать никто у него в роду. Возражая Терезе, он повторял то, во что не верил сам:

— Нечего его упрашивать! Нагуляется, захочет есть, прибежит как миленький.

Егор не возвращался. Наоборот, с каждым днем он все больше привыкал к свободе. Вскоре он забыл не только отца, но и мать. Теперь у него была другая женщина — Лотта.

Однажды вечером, когда в «Молодой Германии» собралось слишком много народу и было так душно, что даже Лотта не хотела танцевать, Эрнсту Кайзеру пришла в голову мысль, что, черт возьми, неплохо было бы сходить в поход, если бы нашлось несколько лишних долларов. Лотта захлопала в ладоши.