Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - [26]

- Может, в кино сходим? А, Галочка? Скучно что-то. Домой захотелось, на заставу. Сядь со мной, посидим, помолчим. Тебе не скучно?

Галя села рядом. Емельян обнял ее, привлек к себе.

Она молчала, глядела перед собой отрешенным взором, и Емельяну показалось, что глаза ее, такие грустные, беззащитные, наполняются слезами. И ему почему-то вдруг стало жаль эту красивую девушку, которая так нелепо загубила свою жизнь. А ведь она могла быть счастливой, могла любить, быть женой, матерью. Он разглядывал ее профиль и видел не живое лицо, а мраморное изваяние. И руки ее, которые он держал, казались тоже безжизненными, холодными.

И вдруг, точно из преисподней, раздался крик ужаса. Оба узнали голос Марьяны. Галя рванулась, хотела встать, но Емельян силой задержал ее, заставил сидеть, спросил спокойно:

- В чем дело? Что случилось?

- Пусти! - ощетинившись всем худеньким телом, вдруг приобретшим невероятную силу и упругость, снова рванулась Галя, но Емельян крепко держал ее руки.

Спустя минуту дверь спальни отворилась, и в гостиную вышла в сопровождении Савинова Марьяна Шнитько со сбитой прической и перекошенным бледным лицом. Глядя на Емельяна ненавидящими, точно источающими раскаленные иглы глазами, она сказала, задыхаясь:

- Ну, малыш… запомни… Этого тебе не простят…

Провал сестер Шнитько и аккордеониста, который был арестован в тот же день, для гитлеровской разведки был невосполнимой утратой. На той стороне считали, что операцию по раскрытию Шнитько провел Емельян Глебов, имя которого накрепко запомнили в фашистской разведке.

Когда задержанный при попытке уйти за границу Юзик Шидловский с угрозой говорил Глебову, что ему не простят смерти фашистского агента Зенона Шидловского, Емельян вспомнил почти те же слова Марьяны Шнитько. Ему угрожали. А он как ни в чем не бывало продолжал нести свою нелегкую службу, лучше и желанней которой для него не было на целом свете.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВОЙНА НАЧНЕТСЯ НА РАССВЕТЕ

1

Лето шло сочное, ароматное, с теплыми короткими дождями, буйством трав, терпкими запахами полей и лугов, с птичьим разгулом лесов. Утра были звонкие, искристые, в россыпях алмазов в траве и золотистых блестках листвы; полдни - тихие, высокие, голубые, с парусами белоснежных облаков в небе и ослепительно радужной пестротой красок на земле; вечера - мягкие, златотравые; закаты - огненные, торжественно величавые, как половодья, задумчивые и чего-то ждущие; ночи - короткие, ядреные и тревожные. Эх, ночи, беспокойные пограничные ночи!.. Сколько дум, волнений и забот рождали они в сердце лейтенанта Глебова! И не было ночи, чтобы он не выходил на границу проверять наряды. Пограничники к этому привыкли - знали, что обязательно ночью встретятся на участке с начальником заставы, от которого не скроешь ни малейшей оплошности в службе. И поэтому старались изо всех сил. Бдительность, смекалка, находчивость были заповедями каждого пограничника.

Боевую задачу наряду на охрану границы Глебов почти всегда ставил у ящика с рельефом местности и тут же требовал от пограничников решить две-три вводные задачи, которые он придумывал всегда с большой изобретательностью. Эти задачи-летучки воспитывали в пограничниках сообразительность, находчивость, хитрость. Ночная служба составляла особую заботу Глебова. Днем большая часть участка заставы отлично просматривалась с наблюдательной вышки, на которой от рассвета дотемна нес службу часовой-наблюдатель. В дневное время подвижные наряды высылались только на правый фланг, в березовые рощи и заросли кустарника. Зато ночью несколько пар пограничников несли службу по всей линии границы.

Много стоило Глебову сил и труда, чтобы научить пограничников слышать и видеть в темноте, передвигаться бесшумно, маскироваться так, что не заметишь, пока не наскочишь. Сам он был прирожденным разведчиком. Ночь считал своей стихией. Ходил по-кошачьи мягко, бесшумно, ступая на носки, зорко всматривался в темноту, чутко прислушивался. Ему были знакомы ночные шорохи и звуки, понятны неясные силуэты и очертания предметов, известен до последней тропки и кочки рельеф под ногами. И все, что он умел и знал, он хотел передать своим подчиненным, жаждал видеть их такими, как он сам, и верил, что это возможно. Видеть и слышать ночью, "читать" следы и звуки, ландшафт и животных - всему можно научиться. К занятиям по службе и тактике Глебов всегда готовился с каким-то азартом и вдохновением, проводил их живо, увлекательно. Как разведчики и пограничники, его подчиненные были подготовлены великолепно, потому и не было на участке заставы Глебова прорывов через государственную границу.

Однажды появилась мысль написать статью о подготовке разведывательных групп для действия в тылу противника. Сказывалась, должно быть, прошлая работа в газете. Статью Емельян писал урывками в течение недели, потом переписал начисто четким почерком и послал в Москву в военный журнал. Прошло полгода, а из редакции, как говорят, "ни ответа ни привета". Напоминать не стал: молчат - значит, не подошла.

Обычно Емельян выходил на границу ночью. Сегодня ему захотелось днем осмотреть весь участок, пройти от "стыка" до "стыка": что-то тревожило его и звало, напряженная активность на сопредельной стороне не давала покоя. Тот берег реки был почти сплошь лесистый, укрытый от наблюдения с нашей стороны. Что там происходило под темными кронами вязов, кленов и тополей, Глебов толком не знал, но, по весьма отрывочным данным, догадывался, что готовится там нечто необычное и серьезное. О решении Гитлера напасть на СССР разговоры ходили давно: разные были толки и кривотолки, даже точную дату называли, когда должно произойти вторжение фашистских войск, - 21 мая. Но вот срок этот миновал, а война не началась.