Семмант - [52]

Я описывал город, в котором бродят сероглазые, зеленоглазые дивы с заснеженными душами и льдом в зрачках. Тонкие энергии живых клеток сворачиваются там в кокон – в темницах пятиэтажек, в затхлых, смрадных проходных дворах, в подворотнях, где сбиваются в стаи обкуренные подростки и брошенные собаки. Мокрый ветер дует там бесконечно – с грязной реки, с каналов, с болот. Почти все в тех местах лишено жизни, пусть об этом догадываешься не сразу. Лишь самое живучее из живого способно взрасти там и не умереть в младенчестве. Способно остаться ярким на сером фоне – и Адель выросла и осталась. В этом и заключается дразнящая суть – для тех, кто может понять.

Дав фантазии волю, я не скупился на подробности и детали. Я знал, они необходимы, без них никто не поверит. Заранее не угадаешь, что именно станет важным, что вдруг притянет взгляд и сыграет в твою пользу. Образу нужны плоть, объем – хоть Адель и стройна на зависть многим. Хоть в далеком детстве она вообще была хрупка и воздушна…

Ее родители на первый взгляд казались идеальной парой – так говорили все, кто их знал. Адель получилась в отца, он тоже был худощав и породист. Женщины обожали его, он отвечал им тем же – слишком многим из них, как выяснилось вскоре. Мать искала утешения в молитвеннике и иконах, но через год опустила руки, стала истерична и злобна. Они ссорились каждый день, потом расстались в слезах и ненависти, а расставшись, едва не дрались из-за дочери, единственного плода их союза. Каждый хотел дать ей счастливое будущее – жаль, что ни один не представлял, как это сделать. Дитя любви, забравшее с собой любовь – вот кем с младенчества была Адель. Посланец любви, ее неутомимая жрица – вот кем она стала лет через двадцать с небольшим.

Она росла послушной девочкой, несмотря на склонность к диким порывам. Рано стала читать, глотала детские книжки одну за другой, потом – взрослые книжки, над которыми грезила втайне от всех. Вскоре впрочем она насытилась ими, собственные мечты вышли на первый план. Лет в двенадцать Адель влюбилась – в старшеклассника, задумчивого гиганта, что глядел ей в лицо, не отрываясь, и часами носил ее на руках. Он почти не говорил слов, и она приучилась молчать вместе с ним, а потом, когда семья переехала в другой город, целую неделю плакала навзрыд. После она не позволяла поднимать себя на руки – ни одному из своих мужчин.

Мать ее снова вышла замуж, отчим был богат и известен. Когда Адель исполнилось шестнадцать, за ней стал ухаживать друг семьи – партнер отчима по делам с нефтью. Родители ничего не имели против, но она хранила свою девственность, несмотря на ласковые посулы. Потом отчим разорился, и она попала-таки в объятия «друга», который снял ей квартиру неподалеку, свозил на неделю в Ниццу и стал содержать, оплачивая расходы. Она честно пыталась его полюбить, но скоро отчаялась и от отчаяния принялась изменять ему с кем попало. Он однако же все терпел – еще года два или три, пока они окончательно не расстались. Адель уже училась в университете; быстро разочаровавшись в сверстниках, она стала жить с преподавателем химии и почти свела того с ума. Эта история и ей далась нелегко – она бросила учебу, окончательно разругалась с матерью, стала подрабатывать натурщицей и моделью. А потом вдруг попала в Мадрид и там наконец-то нашла себя.

Все случилось будто само собой. Их повезли на фотосьемки в Европу – десять девушек, красивых как на подбор. В первый день и вправду поснимали немного, потом позвали позировать в автошоу, а после без обиняков предложили работу – выезд по вызову, эскорт за деньги.

Девушки хохотали, подшучивали друг над другом, все было весело и очень мило. Никто не отказывался, и Адель тоже согласилась попробовать за компанию. Неожиданно ей понравилось; она попробовала еще – ей понравилось еще больше. Так она стала элитной шлюхой.

Много раз ей предлагали содержание или замужество, но стабильность не интересовала ее ничуть. Она находилась в активной стадии познания себя и своего тела. Деньги являли собой лишь повод; самовыражение – вот что было важно! Когда уже заплачено, можно не мелочиться, можно быть несдержанной и ненасытной. Твоя территория надежно защищена, любой, кому не по силам тебя понять, подумает лишь, что ты старательна и умела. Он будет знать, что он у тебя не один – и не возгордится счастьем в твоей постели. Не станет думать, что он столь хорош, что ты вся таешь от его достоинств – а напротив, будет тебе благодарен… Это немало, как ни крути. Никто, и ты сама в том числе, не заподозрит, что ты продешевила. Что отдала слишком много, не подумав о компенсации. Потому что, цена оговорена заранее, потом уже поздно подсчитывать и сомневаться.

О, Адель… Она была умна, по-своему романтична, порывиста и страстна. Кожа ее пахла медом, а волосы – сладкой травой. Ею, Аделью, желали обладать все. И многие, пусть не все, могли себе это позволить.

Я представлял ее, какой она была в ремесле – разной с разными, но всегда неизменной в чем-то. Видел ее с теми, кто будил в ней отклик, и с прочими, неинтересными ей ничуть. С робкими юношами и взрослыми мужчинами, с постоянными любовниками и клиентами на раз. Я наблюдал – бесстрастно, со стороны – как порой она не скрывает равнодушия, даже и неприязни, граничащей с презрением. Или – как она запрокидывает голову назад, выгибает шею, обнажает влажные зубы. Или – как, оставшись одна, смотрится в зеркало, удивляясь сама себе, размышляя с некоторой иронией: что же дальше? Я знал ее взгляд – томный, с поволокой, или прямой, зрачок в зрачок, будто в схватке за главный приз. Видел ее всю – красивые руки, плоский живот и небольшую грудь, челку, нависающую над бровями, выступающие ключицы, изящную шею. Ее прищур, капризно сжатые губы – маску, чтобы не выдать себя, когда страсть захватывает с головой.