Семейство Борджа - [2]

– Так вы считаете, что Господь простит мои грехи? – воскликнул умирающий, к которому при столь неожиданных словах монаха вернулась надежда.

– Господь простит тебе твои грехи и преступления, – отозвался Савонарола. – Господь простит тебе грехи – твои суетные радости, прелюбодейственные наслаждения, непристойные празднества. Господь простит тебе твои преступления – две тысячи флоринов, которые ты обещал за голову Дьетисальви, Нероне Неджи, Анджело Антинори, Никколо Содерини, равно как вдвое большую сумму, обещанную тому, кто приведет тебе их живыми; Господь простит, что ты отправил либо на эшафот, либо на виселицу сына Папи Орланди, Франческо ди Бризигеллу, Бернардо Нарди, Якопо Фрескобальди, Аморетто Бальдовинетти, Пьетро Бальдуччи, Бернардо ди Баудино, Франческо Фрескобальди и еще человек триста не столь благородного происхождения, как те, но не менее любимых во Флоренции.

Савонарола медленно произносил эти имена, глядя на умирающего, и тот всякий раз вздрагивал: память не подводила монаха. Когда тот умолк, Лоренцо с оттенком сомнения переспросил:

– Вы полагаете, отец мой, что Господь простит мне все – и грехи и преступления?

– Все, – ответил Савонарола, – но только при трех условиях.

– Каких же? – спросил умирающий.

– Во-первых, ты должен во всем положиться на могущество и милосердие Господне, – проговорил Савонарола.

– Отец мой, – с живостью отозвался Лоренцо, – я всем сердцем уповаю на Господа.

– Во-вторых, – продолжал монах, – ты должен отдать назад неправедно отобранную у других собственность.

– Но достанет ли мне времени, отец мой? – спросил умирающий.

– Господь тебе его предоставит, – ответил Савонарола.

Лоренцо прикрыл глаза, несколько мгновений размышлял, после чего ответил:

– Я сделаю это, отец мой.

– И в-третьих, – продолжал Савонарола, – ты должен вернуть республике ее былые независимость и свободу.

Судорожным движением Лоренцо сел в постели, всматриваясь в глаза монаха: правильно ли он его понял? Савонарола слово в слово повторил только что сказанное.

– Нет! Никогда! – упав на подушки, вскричал Лоренцо и покачал головой. – Никогда!

Не произнеся ни слова, монах повернулся к двери.

– Отец мой! Отец мой! – воскликнул умирающий. – Не оставляйте меня, сжальтесь!

– Это ты сжалься над Флоренцией, – отвечал Савонарола.

– Но, отец мой! – вскричал Лоренцо. – Флоренция свободна, Флоренция счастлива!

– Флоренция в рабстве и нищете! – в свой черед вскричал Савонарола. – У нее нет талантов, нет денег, нет мужества. Нет талантов, потому что после тебя, Лоренцо, придет твой сын Пьеро, нет денег, потому что на средства республики ты поддерживал великолепие своего семейства и кредит своих банков; нет мужества, потому что ты отнял у магистратов данную им конституцией власть и заставил своих сограждан свернуть с пути как военной, так и гражданской деятельности, на котором, до того как ты развратил их роскошью, они развивали в себе античные доблести, и теперь, когда однажды, – продолжал монах, словно читая своим горящим взглядом в будущем, – с гор спустятся варвары, стены наших городов, подобно стенам Иерихона, рухнут при звуках их труб.

– Вы хотите, чтобы я, находясь на ложе смерти, отказался от могущества, составляющего всю славу моей жизни? – вскричал Лоренцо Медичи.

– Не я хочу этого, но Господь, – сухо ответил Савонарола.

– Нет, это невозможно! Невозможно! – прошептал Лоренцо.

– Что ж, умирай тогда так же, как жил, – воскликнул монах, – в окружении придворных и льстецов! И пусть вместе с телом погибнет и твоя душа!

С этими словами непреклонный доминиканец, не слушая более криков умирающего, вышел из спальни с тем же выражением лица, с каким он входил в нее; казалось, разум его, отрешившись от всего земного, парит над человеческой суетностью.

На крик, который после его ухода издал Лоренцо Медичи, Эрмолао, Полициано и Пико делла Мирандола, слышавшие весь разговор, вернулись в комнату и увидели, что их друг судорожно сжимает в руках прекрасное распятие, отломанное им от изголовья кровати. Они попытались успокоить его словами дружеского утешения, но тщетно: Лоренцо Великолепный лишь захлебывался рыданиями, а часом позже описанной сцены, в последнем поцелуе прижав губы к стопам Иисуса, испустил дух на руках у трех друзей, самый удачливый из которых – а все они были молоды – пережил его всего на два года.

По словам Никкóло Макиавелли, небо, словно в знак того, что смерть Лоренцо должна была повлечь за собою великие беды, не поскупилось на предзнаменования: в купол церкви Санта-Репарата ударила молния, а Родриго Борха был выбран папой римским.

В конце XV века, то есть в ту пору, когда начинается наше повествование, площадь Святого Петра в Риме еще не являла собою того грандиозного зрелища, которое представляется сегодня глазам человека, выходящего на нее с площади Рустикуччи.

Базилики Константина тогда уже не было в помине, а собора Святого Петра – шедевра тридцати пап, строившегося в течение трех веков и стоившего двести шестьдесят миллионов, еще не существовало. Старую постройку, простоявшую тысячу сто сорок пять лет и к 1440 году грозившую рухнуть, велел снести папа Николай V, этот предшественник Юлия II и Льва Х по части градостроения. Так же он поступил и с храмом Проба Аниция, примыкавшим к базилике, после чего повелел архитекторам Росселини и Баттисто Альберти заложить на этом месте новый собор; однако через несколько лет Николай V умер, а уроженец Венеции Павел II смог выделить на продолжение работ лишь пять тысяч золотых, в результате чего едва возвышающиеся над землей стены казались мертворожденными, а постройка – зрелищем еще более печальным, нежели руины.