Семейный позор - [31]

Ужин прошел тоскливо. Элуа почти не поднимал голову от тарелки. Дед и бабушка ели, по-стариковски тщательно пережевывая пищу, как будто от этого зависело их долголетие. А Селестину так взволновала встреча с сыном, что ей вообще не хотелось есть. Фелиси же настолько погрузилась в самые радужные мечты, что низменные материи вроде ужина ее нисколько не занимали.

— Сегодня утром приходил Дьедоннэ Адоль, — вдруг заявил Великий Маспи.

Селестина очнулась от грез и потребовала уточнений:

— И чего он хотел?

— Адоль выдает дочку замуж… за Ипполита Доло… и пригласил нас, всех пятерых, на обручение… Это будет завтра у них дома.

— И ты согласился?

Возмущение, прозвучавшее в голосе жены, заставило Элуа оторваться от тарелки.

— Разумеется! А почему бы я стал ему отказывать? Адоли — настоящие друзья. Я очень люблю Пэмпренетту и, кстати, мы — единственные приглашенные.

— И тебе не стыдно идти на обручение девушки, которая разбила сердце твоему сыну?

— Какому еще сыну?

— Бруно!

— Да, у меня и вправду был малыш с таким именем, но он умер, и я запрещаю о нем говорить!

Селестина быстро осенила себя крестным знамением.

— Как тебе не совестно произносить такие ужасные слова? Господь тебя накажет!

— Отстань от меня!

— В любом случае я ни за что не пойду поздравлять маленькую стерву, которая предпочла подонка Ипполита моему Бруно!

— Твой Бруно — ничтожество! И я прекрасно понимаю Пэмпренетту! Она совершенно права, не пожелав выйти за парня, опозорившего свою семью!

— Потому что он хотел остаться честным человеком, а не тюремными крысами вроде нас?

Великий Маспи побледнел как полотно.

— Так ты встаешь на его сторону!

— Вот именно! Бруно молодец! А теперь, может, ты вышвырнешь из дому и меня тоже?

После предательства друзей Элуа ожидал чего угодно, но чтобы его собственная жена… его подруга и в горе, и в радости! Дикая злоба сменилась полным упадком сил. Вместо криков и проклятий, вопреки всеобщим ожиданиям, Маспи лишь вздохнул и с глубоким отчаянием заметил:

— Когда жалкие паяцы, которых я считал друзьями и братьями, покинули меня в трудную минуту, я думал, это предел моего падения… Но я ошибался! Мне еще суждено было узнать, что моя подруга… мать моих детей… укусит кормящую ее руку… предаст того, кто всегда был ей защитником и покровителем, — меня!

Чувствительная душа Селестины не выносила столь патетических речей. Она уже собиралась покаяться, но муж не дал ей на это времени. Вытащив из-за ворота рубахи салфетку, он встал.

— Я больше не могу… Когда-то я, быть может, выпустил бы всем вам кишки, но теперь у меня просто нет на это сил… да и желания тоже… Раз, по-вашему, я виновник всех несчастий, раз все восстают против меня…

Дед, довольно рассеянно слушавший полные благородной решимости слова сына, перебил его самым прозаическим образом:

— Элуа… тушеное мясо остынет…

Сие гастрономическое замечание несколько подпортило лирический порыв Великого Маспи и помешало полной раскаяния Селестине броситься к ногам супруга. Элуа устало пожал плечами.

— Еда!.. Бедный отец! Ешьте и пейте! Смейтесь над тем, кого должны были бы уважать! А я знаю, что мне остается делать…

И он решительно направился к двери.

— Куда ты, Элуа? — не выдержав, крикнула Селестина.

— Спать.

Немного успокоившись, она облегченно вздохнула и снова опустилась на стул.

— Да, уснуть и попытаться забыть этот прогнивший мир!.. А проснусь я или нет — на то воля Господня!

После этого торжественного заявления наступила полная тишина, а потому слова Фелиси прозвучали с особой резкостью:

— На твоем месте, папа, я бы поостереглась упоминать о Господе Боге, потому что для тебя самое лучшее — это чтобы он забыл о твоем существовании!

Благие намерения Элуа мигом улетучились. Он вернулся в комнату. Глаза его сверкали, губы кривила горькая улыбка.

— Для начала, Фелиси, скажи, кто тебя просил высказывать свое мнение?

— А меня не нужно просить — и так обойдусь!

— Ты не имеешь права так поступать только потому, что твоя мать ведет себя, как…

— Да мама в сто раз лучше тебя!

Великий Маспи, откинув на время величие и подняв карающую длань, кинулся к дочери, но путь ему преградила Селестина.

— Не смей трогать крошку!

Неожиданный бунт совсем обескуражил Элуа. И уже то, что он снизошел до переговоров, свидетельствовало о поражении.

— Ты что, не слышала как она разговаривает с отцом?

— Фелиси права!

— Что?

— Какого уважения заслуживает отец, если он учит детей плохо себя вести? Кто станет уважать мать, столько лет просидевшую в тюрьме? И, по-моему, Фелиси на редкость славная крошка, коли ей удалось не прогнить до мозга костей, несмотря на то, какой пример мы подавали!

Элуа совсем растерялся.

— Но… что это с тобой? — пробормотал он.

— Я виделась с Бруно!

— Этого и следовало ожидать!

— Да-да, я встретилась с Бруно, мы поговорили, и мне стало стыдно… Слышишь, Элуа? Мне, матери, было стыдно смотреть в глаза собственному сыну! И я просто не знаю, как он еще может меня любить… Жалкие люди мы с тобой. Элуа, и, предупреждаю, если вздумаешь еще хоть раз напасть на мою маленькую Фелиси, за то что она честная и чистая, как родник, девочка, я соберу чемоданы и мы с ней вместе уйдем отсюда!