Семейный круг - [77]
XVII
Чтобы положить конец пререканиям, она пошла вместе с детьми наверх; проходя через буфетную, она распорядилась:
— Люси, приготовьте мне чемодан на завтра, часам к трем. Я поеду в Эвре к поезду шесть тридцать девять. Положите только розовый халат, пижаму, смену рукавчиков и воротничок… Платьев не надо, я в понедельник вернусь…
Вдруг она осеклась: в зеркальце, висевшее на стене, она увидела Мари-Лору. Девочка стояла у нее за спиной и слушала, понурив голову.
— Что ты тут делаешь, Мари-Лора?
— Я жду Патриса, мамочка. Он моет руки.
— Жди его внизу. Или поиграй с Оливье.
— Хорошо, мамочка… А вы в самом деле хотите уехать?
— Только на одну ночь, милочка, и не сегодня, а завтра.
— А завтра я именинница.
— Вот поэтому я и поеду только вечером. А на твоем именном обеде я буду.
Мари-Лора насупилась.
— Вечером я тоже буду именинницей, — заметила она.
Потом она крикнула брату:
— Пат, когда вымоешься — возьми велосипед, прокатимся до конца аллеи.
И ушла, не взглянув на мать.
День прошел тягостно. Дети куда-то исчезли и явились только к чаю. Эдмон был бледен, молчалив и открывал рот только для того, чтобы пожаловаться, что его опять «схватило». Последнее время он считал себя больным, упоминал об аневризме, о грудной жабе. Врачи говорили, что сердце у него в порядке, а явления, на которые он жалуется, — нервного происхождения. Шмиты и Лотри приехали вместе в седьмом часу; они сразу же поняли, что попали в напряженную обстановку и что надо вести себя очень осторожно. Вскоре дети пришли, чтобы попрощаться перед сном. Дениза была с ними ласковее обычного, зато они еле поцеловали ее, а «спокойной ночи, мамочка» произнесли чуть слышно.
Начинало смеркаться. В Сент-Арну сумерки напоминали вечера на морском берегу. Гряда огненно-красных облаков окружила холмы. Зажглась первая звездочка. На террасу доносился аромат жимолости. Дениза завела патефон и поставила «Pea-Nut»[53] — модную в тот год песенку, которая ей очень нравилась. Мужчины молча курили. Изабелла, полная любопытства и иронии, старалась разгадать тайну этого напряженного вечера. Бертран сказал:
— Мне хочется пройтись. Составьте мне компанию, Дениза.
— Тогда наденьте пальто или накиньте испанский шарф, — сказал ей Ольман.
Лотри пошел в гостиную, чтобы выключить патефон. Изабелла осталась одна с Ольманом. Они заговорили о воспитании детей. Изабелла сказала, что ее сын Ален не любит читать. Патрис такой же. Это поколение техников. Потом Ольман попробовал — очень нерешительно — подготовить Изабеллу к завтрашней поездке Денизы.
Вечером Шмиты в своей комнате обсуждали положение.
— Это просто невероятно! — говорила Изабелла. — Завтра в пять она уедет, оставив нас с мужем… Вот уж действительно — не церемонится.
— Она мне все объяснила, — ответил Бертран. — У нее особые причины, и я ее отлично понимаю.
— Какие причины?
— Я не могу сказать, она доверилась только мне.
На другое утро, когда горничная пришла в спальню Денизы, чтобы открыть шторы, она сначала убедилась, что господин Ольман в ванной, на другом конце коридора, а потом подошла к кровати:
— Со мной приключилась беда, мадам, — сказала она. — Но я не виновата. Я тут ни при чем.
Дениза приподнялась в испуге.
— Что такое?
— Вчера вы мне велели приготовить пижаму и розовый капот… Я не стала откладывать дела на сегодня, когда и без того много хлопот с гостями; после обеда я выгладила вещи, завернула в папиросную бумагу, и все было готово. А сегодня — открываю чемодан, чтобы положить туда дорожную аптечку, и что же я вижу? Сплошное черное пятно. Кто-то вылил целый пузырек чернил прямо в чемодан!
— Чернила? Но кто же мог сделать такую гадость?
— Я вам скажу, мадам. Тут не может быть сомнения… Это дети. Потому что чернила черные, а во всем доме только они такими пишут. И у вас, и у господина Ольмана, и у нас на кухне чернила синие… Да и мадемуазель, которой я это показала, говорит, что она заметила, как дети вчера весь день что-то замышляли и сговаривались.
Дениза, сильно побледнев, вскочила с постели.
— Мадемуазель следовало бы предупредить меня, — сказала она. — Надеюсь, она не говорила с детьми на этот счет?
— Нет, мадам, ведь они еще спят. Но они свое получат, мадемуазель их накажет.
— Скажите ей, что я решительно запрещаю говорить с ними об этом. Или нет, подождите. Я сама приду.
— А что же мне приготовить вам в дорогу?
Дениза подумала, подошла к окну, отдернула занавески. Начинался прекрасный летний день.
— Не знаю, Люси… Кажется, теперь я уже не поеду. Соедините меня с гостиницей на набережной Вольтера, в Париже. Впрочем, нет. По воскресеньям принимают телеграммы?
— Да, до двенадцати.
— В таком случае перенесите сюда телефон… и приготовьте мне ванну.
Оставшись одна, она продиктовала телеграмму:
— Париж, набережная Вольтера, гостиница… Монте… Нет, мадемуазель: те… те… Теодор, Элен… Монте… Да, так… Вопреки искреннему желанию приехать задерживаюсь непреодолимыми препятствиями… Нет, два последних слова вычеркните… Просто: задерживаюсь… простите… привет… Подпись: Д… Да, одна буква… Д… Дениза. Все. Повторите, пожалуйста.
Воскресенье прошло еще более уныло, чем суббота. Дети, что-то затаившие и недовольные, ждали расспросов и удивлялись, что старшие молчат. Денизу дважды вызывали к телефону:
