Семейный экипаж - [7]
— Захочешь пить — пей. Отвар шиповника… Я у Алевтины буду ночевать. Спокойной ночи, сынок!
— Угу…
Утопая в прохладных простынях, Нурлан спит и не спит и слышит через дверь, как разговаривают за ужином комбайнеры. Мальчику чрезвычайно нравится раскатистый голос бригадира Ивана Пантелеевича Семибратова — средневекового рыцаря, который тогда на школьной сцене приветствовал королеву:
Сейчас он говорит другие, порой более загадочные слова:
— Этот Инкогнито из города так и не показывался?
Или:
— Ох, и не нравится мне барометр! Прыгает, как Брумель…
Слушая его голос, Нурлан с наслаждением думает о королеве и засыпает.
Среди ночи Нурлан просыпается, оттого что кто-то сильно кашляет во сне. По кашлю мальчик догадывается, что это — приезжий из города. Нурлан вспоминает большую фотографию, настолько большую, что она не помещается в домашнем альбоме и постоянно выскальзывает на пол.
На ней много народа — выпускников техникума, и лица очень похожи в ожидании птички, которая вот-вот выпорхнет из фотоаппарата. В верхнем ряду девочка с удивлённо вздернутой губой — это мама. Она как будто меньше других и мало походит па сегодняшнюю маму, но это всё-таки она, на веки вечные оставшаяся в третьем ряду. А рядом с ней — человек с волнистыми, укладкой, волосами и уверенным взглядом. Нурлан знает, что он сватался к маме и готов был ехать с пей на край света. Фамилия этого человека — Руденко. Сейчас он лежит на верхней койке, и его душит кашель.
Нурлан чувствует на себе чей-то взгляд. Это в окно заглядывает луна. У неё застывшая улыбка.
Кашель наверху утихает. С верхней койки безвольно свешивается большая волосатая рука.
И луна, и рука кажутся Нурлану очень страшными. Он хочет закричать «мама!», но кругом все дышат медленно, спокойно, без храпа, и, подлаживаясь под дыхание взрослых, человек засыпает.
Он просыпается в совершенной тишине. Все постели смяты и пусты.
В спальне никого пет. В окне несутся чёрные, как уголь, тучи, подсвеченные снизу угарным огнём.
Луна или пожар?
Из-за двери проникает узкий, как лезвие, луч света и доносятся голоса.
Покачиваясь ото сна, Нурлан идёт к лучу и видит в столовой за столом незнакомого человека в мокрой кожаной фуражке. Кто он, откуда, как его фамилия, Нурлан не знает. Перед ним бутылка бордового вина и два стакана.
— Алевтина, посиди со мной! — обращается незнакомец в пустое раздаточное окошко.
Оттуда слышится сердитый голос поварихи:
— Ты нынче не больно умный.
— Посиди — умный буду, — обещает незнакомец.
— Люди в ночь по тревоге пошли работать. Руденко — инженер… простуженный! — поехал хлеб убирать. Тоже из города… А ты пьёшь, как последний пьяница. Ты ещё ни одного зёрнышка не поднял! Знаешь, как тебя главный назвал?
— Как? — настораживается человек.
— Инкогнито. А я бы тебя ещё не так назвала!
Дальше Нурлан не слушает он видит термос, забытый у кровати. Мама в спешке забыла взять его на ночную жатву.
Термос с горячим отваром шиповника!
Один на двоих. Другого у них нет.
«Мамочка, ну что же это ты, а?»
Одевшись, Нурлан взваливает термос на плечо, словно снаряд, выходит в столовую и хочет тихонько проскользнуть мимо пьяного Инкогнито. Однако Инкогнито замечает его и, показывая пальцем па раздаточное окошко, спрашивает про повариху душевным шёпотом:
— Её Алей или Аней зовут?..
Не отвечая, Нурлан выбегает па волю. Ветром его больно толкает в грудь и едва не сбивает с пог. Он бежит в затишье, за торец здания, и, отдышавшись, прислушивается.
Глава шестая
БЕРЕГИНЯ
По степи с перекатным гулом катился ветер. При свете далёкой молнии мальчик увидел, что ветер несёт по воздуху сорванные колосья, пыль и полову. А пшеница мечется туда-сюда.
Вспышка молнии озарила раздорожье, череп быка с тёмными глазницами и одним рогом, и мальчик, не испугавшись, побежал по правой дороге и свернул на тропинку в хлебах, где, по его предчувствию, была мама.
Справа, как пароход в огнях, по грудь в пшенице плыла железная громадина. Мамин комбайн!
Напрямик бежать к машине нельзя, и не потому, что не пробиться Нурлану через пшеничную густель.
А потому, что грешно хлеб топтать.
Только в обход!
Тропинка вывела его на толоку — на землю, ископыченную пастьбой, — и, запнувшись о копытный след, Нурлан упал, не выпуская из рук термоса.
На шею повыше воротника рубахи упала большая холодная капля. Нурлан встал и, прихрамывая, пошёл по толоке на голос комбайна. А кругом падали редкие звучные капли… Случаются в степи такие вот странные дожди: в горячих токах воздуха летят ледяные капли, как из погреба, готовые вот-вот обернуться градом.
Тяжело ступая, Нурлан поднимался по склону, по которому струились белые ковыли. Полыхнула молния, и одновременно с ней грохнул гром, рассыпавшись на подгромовники. Сердце Нурлана не успело отмякнуть от страха, как близко от него разорвалась вторая молния и осветила каменную бабу-берегиню, её широкое лицо, узкие прорези глаз, крупные руки, покойно сложенные на животе.
Нурлану было жутковато и всё-таки отрадно смотреть на неё, словно он встретил в степи живую душу, а не камень. Мальчик подумал о том, что за многие сотни лет в изваяние не попадала ни одна молния и, стало быть, около берегини можно переждать грозу.
