Семейное счастье - [22]

«Сашенька, все спят, и мы сейчас вдвоем с тобой. Да, когда я пишу тебе, мне кажется, что я говорю с тобой, что ты рядом.

Как мало я успел тебе сказать. Как мало успел узнать о тебе. Я хотел бы помнить тебя маленькой, такой, как Анюта. Я хотел бы отвести тебя в первый раз в школу и быть тем мальчиком, который сидел с тобой на одной парте. Мне тебя недостает всегда и везде. Я разговариваю с тобой перед тем, как уснуть. И когда я встаю, первая моя мысль о тебе.

Как я жил до тебя? Без тебя?

Я ничего не знал прежде. Я не знал, что можно так сильно любить, так сильно жалеть. А я тебя всегда за что-то жалею. Мне всегда за тебя страшно.

Говорят, человеку дороже всего свобода. Это не правда. Мне она совсем не нужна теперь.

Ночь. Сейчас Москва спит. Спишь ты, спит наша Анюта. А в соседней комнате Константин Артемьевич, Леша. Здесь ночь другая. И сны — другие. Ты не получишь этого письма. Я просто не отошлю его: я боюсь огорчить тебя и причинить тебе боль. А молчать — не в силах. Я пишу, и мне кажется, что я говорю с тобою.

Самое страшное на земле — это гибель детей. Подумай сама — взрослый, как мало ни жил бы, успел что-то сделать, как-то выразить себя. Или просто любить, как я люблю. А маленький человек? Вот почему и нет на земле преступления большего, чем оборвать эту жизнь, которая еще не осуществилась, которая только обещает, когда жизнь в человеке — только предчувствие ее.

Тут много сирот. Их находят в разбомбленных домах. Они разные — большие и маленькие, а есть и такие, что ползают по полу: еще не научились ходить. Их отправляют в Москву пароходами. И они не могут понять, что с ними случилось.

И опять всюду ты и Анюта. В глазах чужого ребенка, в обрушившейся крыше чужого дома, в смерти и жизни. Мне кажется, все, что я вижу, открыла мне ты: прежде я не умел видеть так.

Уже свет за окном. А я все не могу замолчать. Не могу не быть с тобой, не могу от тебя оторваться. Прости меня, что бы со мной ни случилось, потому что я иначе не мог. Не гнев и ненависть вели меня, а любовь. Больше всего любовь. Утром я ухожу в полет. Я вернусь, я знаю. Не первый раз и не последний. Но если со мной что-нибудь случится, не плачь обо мне. Нет, плачь. Нет, не надо. Мне будет от этого больно, я не могу чтобы ты плакала. Верность в том, чтоб любить все, что ты мне открыла, то есть жизнь. И знай, что, если жизни моей суждено быть короткой, она была счастливой, очень счастливой.

Сашенька, уже утро. Скоро я полечу над землей. Над этой жаркой землей. Она залита кровью. Она сожжена и разрушена горячая и большая. Всякий, кто увидел Испанию, никогда ее не забудет, никогда не разлюбит. Я вернусь и расскажу тебе о ней.

Прощай, Саша. Прощай, Анюта. Это письмо не дойдет до вас. Потому что я вернусь.

Андрей.»

Часть вторая

— Аня, не спотыкайся! Ведь ты большая девочка!

Аня поднимает голову и смотрит на маму большими коричневыми глазами. Саше стыдно, что она разговаривает с девочкой сердито, но нынче ее сердит все: непрерывная Анина болтовня — ведь надо ей отвечать. И то, что Аня оглядывается по сторонам и спотыкается, — все, все сегодня сердит Сашу.

— Мама, купи! — говорит Аня.

Сама виновата: покупает дочке все, что попадается на глаза, апельсины, игрушки, — вот Аня и привыкла. К счастью, Аня любит все маленькое. Маленьких кукол, маленькую посуду, маленьких мишек.

— Купи! — говорит Аня.

На углу стоит женщина и продает цветы. Саша шарит в кармане, достает рубль и покупает букетик ландышей. Девочка несет его, вытянув вперед руку.

Люди оглядываются.

— Аня, опусти руку, — говорит Саша.

— Мама, ты сердишься! — отвечает Аня. — Почему ты сердишься?

— Я не сержусь, честное слово!

И вдруг Аня останавливается и вздыхает:

— Мама, на руки!

Саша наклоняется и покорно сажает ее к себе на спину. Теперь она может идти быстрее. Лоб ей щекочет букетик ландышей.

— Мама, лети! — приказывает Аня.

На их языке это означает, что надо пойти быстрее, и Саша, вздохнув, ускоряет шаг.

Она почти бежит. Люди оглядываются, смотрят на девочек — одну взрослую, а другую маленькую, которая сидит на плечах у своей старшей сестры.

Из-под Сашиных сцепленных позади рук торчат два желтых начищенных башмачка.

— Я устала, — говорит Саша.

— У-у-у! — слышит она в ответ. Это Аня изображает ветер.

Ну, раз так, Саша уже не смеет остановиться и бежит все быстрее. Спасибо милиционеру, который управляет потоком машин. Пожалуй, можно передохнуть.

Они стоят на перекрестке улицы. Близко, совсем близко от них легковая машина, у руля сидит человек, рядом — девушка. Машины остановились, руки водителя все еще лежат на баранке. И вдруг — нет, не может этого быть! — водитель целует девушку. Нет, мне это привиделось, — думает Саша.

— Мама, ну! — говорит Аня. И взмахивает над Сашиной щекой букетиком.

Саша бегом пересекает площадь.

Не может этого быть, — думает она. Посреди улицы — и вдруг целуются. Сумасшедшие!

А Володя рассказывал, что во Франции очень часто целуются на улице. И это никого не удивляет.

— У-у-у! — вопит Аня, махая букетиком. Хорошо придумали китаянки или, кажется, индианки. У них за спиной корзины, а в корзину можно посадить ребенка. Аня стала тяжелая. Ведь ей уже три года. А Саше двадцать два…