Семейное счастье - [17]

Развернув бумагу и громко смеясь, она показывает матросский костюм, который впору разве что пятилетней девочке, и красные башмачки со шнуровкой.

Все хохочут.

— На вырост! — слышится голос какого-то опытного отца.

— Умора! — смеется чья-то бабушка.

— Я бы сказал — дальновидно! — подмечает какой-то мужчина в пенсне.

В корзину укладываются туфли, платье, апельсины, кукольная мебель, погремушки, яркий целлулоидный попугай и большой мяч.

Присев на корточки, Юля наводит в корзине порядок.

— Гражданочка, попрошу изъять все это, — сухо говорит Оля. — Вы что, дети? Это ж родильный дом! Вы бы двух колесный велосипед купили!

— А когда вечеринка? — шепчет на ухо Андрею Володя. Андрей опешил:

— Какая вечеринка?

— Ну, спрыснуть. Рождение там, бракосочетание. Событие все же, правда, Юля?

— Мне бы ваши заботы! — насмешливо отвечает Андрей.

В приемную входят Константин Артемьевич, Нина Викторовна, дядя Сурен из Милютинского переулка, и его жена тетя Вера, и тетя Маргарита, которая завещала Андрею две золотые пятерки.

Оля ошеломлена:

— Сколько вас тут, одних Москвиных? — спрашивает она.

— Константин Артемьевич, — говорит Володя, — а когда вечеринка?

— За нами не пропадет, — отвечает Константин Артемьевич и поглядывает на Юлю. — Сегодня и приходите!

— Кто будет крестной? — спрашивает тетя Маргарита.

— Конечно, я! — говорит Юля.

— И я! — говорит Володя. — Вы — крестная мать, я — отец.

— Товарищи, честно предупреждаю, — говорит Константин Артемьевич, — кумовья не имеют права жениться. Они становятся вроде бы родственниками.

— Что ж такого? — независимо говорит Юля.

— Глупый предрассудок, — замечает Володя.

— Москвин! Москвин! Записка от Москвиной, — зовет Оля.

Волосы выбиваются у нее из-под шапочки. Она устала. Она не спала всю ночь.

— От Москвиной… — говорит она охрипшим голосом. — Скорее, папаша!

Только потом, вспоминая об этом дне, с его усталостью, бессонницей, многолюдьем и суетой, Андрей вдруг понял, что это и было счастьем: оно светилось апельсинами, гремело погремушками, сияло синевой матросского воротника (платье на вырост), алело красными башмачками, которые, должно быть, купили товарищи в складчину.

Красные башмачки! Все над ними смеялись. Но Андрею они не казались смешными. Ты пойдешь по траве, по росе, в алых башмачках, моя дочка без имени! Тебе минуло уже двадцать четыре часа. Целые сутки.

Они все сохранились, эти записки. Андрей всегда все хранил — конспекты лекций, отцовские письма. Он был военный, может быть, это еще усилило врожденную точность, почти педантизм. Об этой черте Саша прежде не знала: ведь не сразу все узнаешь о другом человеке. А Саша сохранила и привезла эти записки домой потому, что любила хранить знаки человеческой привязанности, как бы малы эти знаки ни были.

Вот они, эти записки и письма, они и сейчас лежат в нижнем ящике письменного стола.

«…Ну, если я дядя, то можете на меня положиться. Научу плавать, кататься на велосипеде и пр. Но при одном условии: пусть называет меня дядей.

Леха»

«…Жена нашего дорогого Андрея! До сих пор он тебя от нас прятал. О причинах догадаться нетрудно: Отелло! Его вечно грызла тайная ревность и уже почти сгрызла: отъела одно ухо. Но мы ворвались к тебе впятером как представители Военно-Воздушных Сил республики. Надеемся скоро тебя увидеть. Пьем твое здоровье. Привет ребенку. Ура!»

«…Сашенька, сейчас вечер. Я пришла к твоим. Пусто без тебя. Андрей сочиняет тебе длинный список приветствий и честно старается не забыть всех поздравивших. Разговаривать с Андреем стало немыслимо. Он такой гордый, как будто сам родил.

Пожалуйста, опиши мне дочку разумным литературным языком: внешность, наклонности характера, психофизические свойства… Как ты ее собираешься назвать? Неплохо было бы в честь меня.

А Володя Левин — ничего, симпатичный. Не без остроумия».

«Вы спрашиваете, какая дочка? — писала Саша. — На руках по пять пальчиков, в носу две дырочки. Как назвать ее, не знаю. Это очень сложно. Имя должно подходить к человеку. А какой она человек, пока еще не особенно ясно.»

Но с именем оказалось не так уж сложно. Вопрос решил не лишенный остроумия Володя Левин. Он предложил всем членам семьи и ближайшим друзьям написать какое-нибудь милое их сердцу имя (лично он написал «Юлия»). Тетя Маргарита написала «Эвелина», и, готовая ко всему, Саша с ужасом думала о том, что не ровен час — она вытащит эту, свернутую трубочкой бумажку. Леша написал «Тамара» — так звали девочку, которая считалась самой умной во всех шестых классах. Разумеется, Константин Артемьевич написал «Нина», кто-то написал «Гаянэ». Возможности были неисчерпаемые, у каждого нашлось заветное имя. Дядя Сурен из Милютинского переулка, размечтавшись, написал имя девушки, за которой он ухаживал в юности, когда жил еще в Эривани. Ту далекую, прелестную девушку звали Офелия. Готовая ко всему, Саша вытащила билетик и дрожащими руками развернула его. На бумажке стояло «Анна».

Все облегченно вздохнули.

— Могло быть гораздо хуже! — сказала Нина Викторовна.

И маленькую сразу перестали звать «девчонка», «младенец», «крикунья». И как это раньше никто не понимал, что она Аня, Анюта. И только. Это имя написала Саша. Так звали мать Андрея. И так звали Сашину учительницу. А Саша ее очень любила.