Семейная реликвия - [3]

Все это понял Грачев, когда на следующий день рано утром приехал в бригаду. Его поселили в одном из вагончиков и велели отыскать на току Павла Матвеевича, у которого он и должен получить инструкции.

Павел Матвеевич оказался пожилым крепким человеком с фельдфебельскими усами и в майке неопределенного цвета.

— Вы и есть водовоз, дед? — поинтересовался Грачев, пожимая его жесткую, шершавую руку.

— Никак нет, я заведующий током. А водовозила моя дочь Евдокия. Тебя, значит, на ее место прикомандировали?

— Да, дед, — буркнул Грачев. Он представил себе эту Евдокию молодой горластой девкой, которой осточертела водовозка, и она сбежала с нее, а водовозку подсунули ему, потому что он такой дисциплинированный. «Вот это достукался», — зло подумал Грачев.

А Павел Матвеевич кивнул на его грудь, увешанную тремя пограничными знаками, и похвалил:

— Смотри-ка, сколько у тебя реликвий, граница. Молодец! Я ведь и сам служил в корпусе у генерал-майора Доватора Льва Михайловича. Боевой был генерал, царство ему небесное.

К их разговору с интересом прислушивались девчата-студентки, о чем-то шептались и хихикали. Грачеву захотелось сорвать с себя все свои «реликвии», снять и спрятать куда-нибудь зеленую фуражку, сделаться таким же незаметным, как этот заведующий током.

— С лошадьми имел дело? — спросил тот.

— Приходилось...

Павел Матвеевич повел его за полевые вагончики, к небольшому овражку, где понуро стояли две разномастные пузатые лошади и лениво щипали траву.

— Вот твоя кавалерия, граница. Прошу любить и жаловать.

— Да-а, — брезгливо промолвил Грачев, осматривая лошадей, ветхую повозку и две деревянные бочки на ней. На заставе за такое отношение к конскому составу и снаряжению он бы влепил повозочному наряд вне очереди, а здесь — «кавалерия».

Потом, хмурясь и чертыхаясь про себя, Грачев запряг лошадей и поехал за колодезной водой — по дороге, которую ему показал старик.

— Торопись, граница! Не дай бог, опоздаешь привезти для обеда! Синица тебя заклюет, как пить дать.

— Что еще за Синица?

— Повариха наша. Не девка, а казак в юбке. Поторапливайся.

Этого еще не хватало! Какая-то повариха будет им командовать...

Лошади шли неторопливо, отмахиваясь от наседавших слепней. Кругом простирались поля, наполовину убранные, утыканные лохматыми копнами соломы. На неубранных лежали длинные ряды валков. Виднелись островки и совсем еще не сжатой пшеницы. Волоча за собою длинные шлейфы пыли, по дорогам ползли автомашины.

Колодец стоял в центре небольшого аула. Грачев размотал длинную веревку, привязанную к ведру, и долго отпускал в темные недра, пока ведро не плюхнулось в воду. Потом стал поднимать, перехватывая веревку руками. Двадцать пять ведер в одну и двадцать пять во вторую бочку натаскал Грачев из колодца, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть любопытствующих ребятишек, окруживших повозку и о чем-то галдевших по-казахски громко и оживленно.

Потом он поехал обратно. Лошади шли еще медленнее, повозка кренилась из стороны в сторону и скрипела. Из бочек то и дело выплескивалась вода, свертываясь на дороге в грязные шарики. Оглядываясь на них, Грачев хмурился, ему было жалко пролитой воды, но он тут же отворачивался: все равно!

Смуглокожая девица в белом поварском колпаке и цветастом сарафане, надетом поверх черных сатиновых шаровар, присев на корточки, раздувала плиту. Это, очевидно, и была Синица. Грачев негромко кашлянул. Девица обернула раскрасневшееся лицо, выпрямилась и удивленно вскинула на него зеленоватые насмешливые глаза.

— Ты и есть новый водовоз?

— Я, — мрачно ответил Грачев, предчувствуя каверзу. — А что?

Синица еще раз зыркнула на него и быстрым движением заправила под колпак прядь светлых, чуть рыжеватых волос.

— А ты ничего... Ну, давай выливай.

Грачев взял ковшик и принялся вычерпывать им воду в два объемистых бака, стоящих на земле. Работа была дурацкая и двигалась медленно.

— Да ты что, с ума спятил? — накинулась на него Синица. — Ковшом?! Да ты так до вечера будешь чикаться! А шланг зачем?

И она принялась поучать его, как нужно пользоваться резиновым шлангом, а потом, когда вода была вся перелита, опять погнала его к колодцу.

Когда Грачев возвращался, солнце уже палило нещадно. Пришлось снять с себя гимнастерку, от блеска хромовых сапог давным-давно осталось одно воспоминание. Но и жара и пыль — все это было ерундой по сравнению с тем, что он выслушивал возле кухни. Эта девка-повариха не ставила его ни в грош.

Она кричала:

— Эй, водовоз, давай лей-выливай!

Она смеялась:

— Смотри не загони вороных коней!

Она распевала:

— Удивительный вопрос: почему я водовоз?

Она куражилась над ним весь день, и это было

самым скверным. Ворочаясь ночью на жестком ложе в полевом вагончике, Грачев с тоской вспоминал о родной заставе, о друзьях-товарищах, о капитане Ремизове. «Зачем я, идиот, не послушался его? Жил бы там сейчас как царь, и бог, и воинский начальник. А здесь? Что я значу здесь? Вода... Подумаешь, зода! Любой бы справился на моем месте не хуже».

Утром он постарался встать раньше всех. Но, оказывается, на току работали круглосуточно. Возле бочек уже умывались девчата, черпая воду кружкой. Они встретили его любопытными взглядами и приветственными возгласами, но из кухни уже орала Синица: