Семейная реликвия. Ключ от бронированной комнаты - [45]

Там-то, в Ташкенте, и произошла знаменательная для Густава встреча. Смотрительница музея попросила его о какой-то небольшой услуге. Разговорились. Старая, бедно одетая женщина, со следами былой красоты на изможденном, уставшем, худом лице, но с величавой осанкой и прекрасным литературным немецким языком, оказалась Надеждой фон Дрейер. Известнейшей в свое время женщиной, одной из самых красивых в Средней Азии, вдовой родного дяди царя — Великого князя Николая Константиновича Романова. Он был сослан венценосной семьей вначале в Оренбург, а потом и в Ташкент в конце XIX века. Выяснилось, что она еще и дальняя родственница Густава. Как он рассказал Андрею и Ольге, им удалось поговорить всего два раза. Тогда-то ему и сообщила вдова царева дяди, что ее предки уехали в незапамятные времена из Саксонии в Россию, где в XVIII веке прочно осели в Оренбурге. Отец ее служил в этом городе обер-полицмейстером. Там-то она и встретила молодого красавца генерала, сосланного в Оренбург, — великого князя Николая Константиновича, искренне полюбила этого во всех смыслах прекрасного, доброго и героического человека, который ответил ей взаимностью. Вскоре она вышла за него замуж, за что венценосная семья отправила его, уже вместе с женой, еще дальше — в Туркестан, в Ташкент. Узнав, что Густав сам из Баварии, Надежда фон Дрейер упомянула в разговоре с ним, что еще девчонкой, живя в Оренбурге, слышала не один раз о чудотворной иконе «Спас Нерукотворный» XIV века. Эта икона, по ее словам, принадлежала хорошим оренбургским знакомым ее отца, носившим фамилию Агаповых-Писаревых. Вскоре после Октябрьского переворота икона бесследно исчезла. А вот недавно появившийся в музее новый сторож, Генрих Соломонов, бывший в немецком плену, напомнил ей об этом сокровище.

Надежда фон Дрейер рассказала Густаву, что этот сторож, оказывается, в плену жил в Баварии, в небольшом городке под Мюнхеном. Он видел там, в доме хозяина, где работал, судя по описанию, ту самую икону «Спаса». При самых загадочных и трагических обстоятельствах она оттуда исчезла. Как помнила с детства вдова великого князя, благочестивых людей эта икона охраняла, берегла, приносила им удачу. Над теми же, кто преступал христианские заповеди и презирал мораль, всегда вершила праведный суд. О многом хотел бы порасспросить вдову Николая Константиновича Густав, но его перевели на другой объект. Больше свою дальнюю родственницу фон Дрейер, как он ни старался, так и не увидел. А вскоре военнопленным немцам было разрешено вернуться домой, в Германию. С самой первой партией Густав добрался в до отказа забитом людьми товарном вагоне до своего родного Аугсбурга. Так повезло не всем. Многие скончались по дороге от холода, голода, болезней, так и не увидев родины. Он же вскоре после возвращения женился, поступил в университет, стал, как и мечтал до войны, архитектором. Многие дома в Баварии построены по его проектам. Однако проснувшийся в плену интерес к истории, искусству и литературе загадочной, далекой и холодной России не утратил. С годами этот интерес заметно вырос, стал глубже, осознанней. Некоторые мотивы великой культуры Густав перенес в свои архитектурные творения. Но главное — он теперь известный в стране коллекционер древнего российского искусства. Многие иконы его нынешней коллекции уникальны. Икону же «Спас Нерукотворный», о которой рассказала ему Надежда фон Дрейер, Густаву до сей поры, к великому сожалению, увидеть так и не удалось. Но следы ее он все же нашел.

— Господа, — прервал свой рассказ Густав, давно перешедший на немецкий язык, — может быть, еще кофе? Нет? Сейчас тогда вспомню любимую присказку нашего главного охранника, капитана Евдокима Васина. Э-э-э, как это он любил повторять, дай бог памяти? Да, вспомнил наконец: — «На нет и суда нет!» — сказал он вдруг громко по-русски, сопроводив поговорку сочным трехэтажным матом и неожиданно еще громче засмеялся. — Господа, — продолжал Густав, — узнал я, что икону, которую вы ищете, прятал в конце войны у себя некто Томас Майнхоф — сосед крупного антиквара, а раньше того самого бауэра, на кого, как мне удалось узнать, и работал военнопленный Соломонов, о котором мне рассказала Надежда фон Дрейер. Майнхоф, по моим данным, жив-здоров, чего и вам желает, как говорят в России. Только живет он теперь в Австрии, в Инсбруке — столице зимней Олимпиады, что примерно в часе езды от Гармиша. Координаты его у меня все есть — и телефон, и адрес. Я их вам дам. А уж о встрече с ним, я думаю, вы договоритесь сами. При необходимости можете сослаться на меня.

— Очень интересный старикан, а? — задумчиво сказал Андрей, как только серый и холодный пригород Аугсбурга скрылся позади. — Между прочим, кто-кто, а я-то знаю, что его коллекция, о которой он рассказывал, не на один миллион евро тянет. Чувствуешь, что за старик? Вот так-то.

— Неужели? — искренне удивилась Ольга. — Дом вроде бы у него совсем небольшой, даже скромный по нашим российским меркам. Да и обстановку тоже роскошной не назовешь. Хотя это у нас, в России, если уж кто наворовал миллионы, вступил в «клуб миллионщиков-нуворишей», тут только все и начинается. Настоящее соревнование: кто кого переплюнет. Если у соседа особняк полторы тысячи квадратов, то у другого — обязательно не меньше трех, и так далее и тому подобное. Раз у тебя две яхты в Красном море болтаются, то у меня их будет пять, не считая той, что под Таллином, в районе Пирита для прогулок друзей. Если у тебя самый настоящий Дворец дожей в Италии есть, то у меня не хуже замок Тюдоров в Англии. У тебя «Челси»… и пошло-поехало до бесконечности. И ведь заметь, у кого-то чего-то всегда будет больше, лучше и толще… Так ведь говорят, да? Им бы о душе подумать, покаяться перед Господом да благотворительностью начать свои грехи замаливать. Ан нет, всё туда же…