Семейная кухня - [6]

Мне Варжетхан доверяла сделать последний штрих – кусочком сливочного масла смазать пирог и обязательно по краям, а оставшийся кусочек утопить в серединке.

В общем, слух о том, что к бабушке при-ехала внучка из концлагеря, достиг самых дальних домов деревни. И в каждом доме, куда я забегала к подружкам, меня встречала цокающая языком бабушка или мама.

– Ой, какая дэвочка, – качали головой женщины, – замуж не выйдешь, муж о твои кости колоца будет, и ему будет нэприятно. А будешь толстой, будет приятно.

Меня сажали за стол и начинали кормить. Пирогами. Чтобы в каком-то доме не было пирога – такого не случалось. И обязательно с картошкой или с мясом. И только однажды мне достался пирог с ботвой. Мама моей подружки чуть не плакала, что накормила «дэвочку» «травой». А когда я попросила еще один кусок, она разрыдалась уже в голос – то ли от собственного позора, то ли от жалости ко мне.

Румяные пироги с аккуратной дырочкой посередине, из которой выглядывала начинка, нежно-золотистые… Это вкус моего детства.

Бабушка, бросив печь пироги, вернулась к пышкам. Пышки она пекла вместо хлеба, в большой сковороде, почти доверху залитой шкворчащим маслом. Две пышки – и неделю можно не есть. Сверху она их посыпала «песком» – «сахар» никто не говорил, только «песок». Покупался он мешками, чтобы хватило и на варенье, и на компоты.

Почему-то бабушка считала, что пышки нужно давать на завтрак и на ночь.

Через два месяца приехала мама. Мы с бабушкой встречали ее на вокзале. Бабушка была в нарядном платье, застегнутом от волнения не на ту пуговицу.

Волнение было понятно – мама приезжала с инспекцией: посмотреть на меня и сказать все, что она думает. Бабушка была настроена решительно и даже воинственно.

– Ладно, лучшая защита – это нападение, – сказала она, когда мы шли на вокзал.

Я тоже готовилась к встрече с мамой. Бабушка даже разрешила закипятить бигуди – такие палочки, которые нужно было бросать в ковшик и потом накручивать. Я очень хотела быть с кудрями и всю ночь лежала без сна, представляя, какая я буду красавица и как удивится мама.

Поезд все никак не подходил, и я убежала в магазин за халвой. Там была очередь, и момент, когда мама выходила из вагона, я пропустила.

Бабушка маму не узнала. Она была в новом модном сарафане, сильно утянутом в области груди. Так утянутом, что грудь наполовину вываливалась. К тому же сарафан был короткий – по колено.

– Кто это? – спросила воинственно бабушка, тыча пальцем в маму.

– Это я, – ответила мама.

– Нет, это не моя дочь. Это… какая-то… падшая женщина! – нашла наконец подходящие слова бабушка.

На самом деле у нее на языке вертелись совсем другие слова, но она хотела сказать самые обидные и самые точные, поэтому выразилась литературно.

– Я с тобой голой не пойду! – заявила бабушка и уперла руки в боки.

– А у тебя пуговицы не так застегнуты, – ответила мама. – И вообще, где Маша?

– Перед ребенком бы постыдилась! Она в магазин ушла за халвой. Сейчас прибежит. Давай открывай чемодан и переодевайся, пока никто не видит.

– Мама, я взрослая женщина! Не буду я переодеваться! Пойдем за Машкой.

Но тут бабушка увидела знакомую, замахала ей рукой и пошла поговорить. В этот момент подошла я, слизывая с пальцев халву.

– Привет, – сказала я.

Видимо, не очень внятно, потому что рот был набит.

Мама повернулась, посмотрела на меня и отвернулась. В общем, я пережила главный детский кошмар.

– Привет! – сказала я маминой спине, проглотив кусок.

Мама опять повернулась и раздраженно бросила:

– Здравствуй, девочка.

Она отвернулась, не узнав меня, а я так и продолжала стоять с открытым ртом.

– Мама, привет, – глубоко вздохнув, сказала я.

Мама повернулась и посмотрела на меня с нескрываемым ужасом.

Толстая девочка с не расчесанными после жесткой завивки кудрями называла ее мамой.

– Машенька? – все еще надеясь, что девочка ошиблась, переспросила мама.

– Да, – кивнула я.

– Нет. – Мама покачала головой, как будто пытаясь избавиться от морока.

Тут уже подскочила бабушка и гордо показала на меня:

– Вот!

– Кто это? – спросила мама, тоже показывая на меня рукой.

– Ольга, прекрати поясничать, – обиделась бабушка.

– Ты в кого ее превратила? – сдвинула брови мама.

Они разговаривали, показывая на меня, как будто я была неживым предметом, например клумбой, которая была разбита перед зданием вокзала.

– В нормального ребенка я ее превратила! – закричала бабушка.

– Это нормальный ребенок? – Мама опять ткнула в меня пальцем.

– Да! – решительно ответила бабушка и тоже ткнула пальцем в область моего живота, на котором туго был натянут сарафан.

– Господи, какой кошмар… – Мама сказала это так, что я почувствовала себя самой страшной девочкой в мире и заплакала от горя.

– На себя посмотри, – огрызнулась бабушка. – Пойдем, Манечка, не слушай эту… падшую женщину… А ты иди подальше, не позорь нас, – сказала она маме.

Так мы и дошли до дома: бабушка с гордо вскинутой головой и горящим взором, я – ревущая белугой, и в двух метрах за нами мама, с чемоданом, сигаретой в зубах, матерящаяся, как последний грузчик.

Дело в том, что бабушка отказалась садиться с мамой в машину, и нам пришлось идти пешком через всю деревню. Видимо, бабушка решила, что пройти по улице будет меньшим позором, чем сесть с мамой на одно сиденье.