Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы - [238]

— Нет, Буби. О чем же?

— Она просит, чтобы я переменил имя. — И он расплакался.

Я проводил его в порт и посадил на «Коломбо» — не столько потому, что такая уж была у нас дружба, сколько потому, что я люблю корабли и морские путешествия. Больше я его не видел. Конец этой истории имеет к нему не больше отношения, чем описанная мною стена в Вероне, но я вспомнил о Буби, когда произошло то, что читатель прочтет ниже, и я решил включить это в рассказ о нем. Дело было в Симферополе, что находится в шестидесяти милях от Ялты, в глубине материка, за Крымскими горами. Приехав с побережья на такси, я ждал самолета на Москву, и тут мне попался один американец. Мы оба, естественно, очень обрадовались возможности поговорить по-английски, тотчас отправились в ресторан и заказали бутылку водки. Мой новый знакомый работал инженером на заводе химических удобрений в горах и летел на родину в полуторамесячный отпуск. Мы сели у окна, выходившего на довольно пустынное летное поле. У нас в Штатах так выглядят частные аэродромчики, разбитые в пригородах главным образом для чартерных самолетов. Зал был радиофицирован, и молодой, очень чистый и певучий женский голос что-то объявлял по-русски. Что именно, я толком понять не мог, но, по-моему, Игоря Васильевича Крюкова просили подойти к билетной кассе «Аэрофлота».

— Сразу вспомнилась жена, — сказал мне мой новый знакомый. — Из-за этого голоса. Сейчас мы в разводе, но были женаты пять лет. Всем она была хороша. И смазливая, и аппетитная, и умная, и любила меня, и отлично готовила, и даже кое-какие деньжата имела. Собиралась стать актрисой, а когда ничего у нее не получилось, не разочаровалась, не озлобилась. Просто поняла, что не выдерживает конкуренции, и махнула на это дело рукой. Словом, она не из тех баб, которые потом принимаются ныть, будто отказались от блестящей карьеры. У нас была маленькая квартирка в Бейсайд, и жена стала искать поблизости работу, а поскольку она была натренированная — я хочу сказать, голос-то ведь у нее был поставлен, — ее взяли в Ньюаркский аэропорт делать объявления по радио. Голос у нес очень красивый — такой спокойный, задорный, певучий, и говорит она без всякой аффектации. Работала она сменами — по четыре часа, ну и делала всякие объявления по радио: «Пассажиров, вылетающих самолетом компании «Юнайтед» в Сиэтл, просят пройти к выходу шестнадцать!», «Мистера Генри Тэвистока просят подойти к билетной кассе компании «Америкэн»!», «Мистера Генри Тэвистока просят подойти к билетной кассе компании «Америкэн»!» По-моему, эта девушка сейчас объявляет нечто подобное. — Он мотнул головой в сторону громкоговорителя. — Работа у жены была отличная: она ведь была занята всего четыре часа в день, получала куда больше меня и располагала достаточным временем, чтобы и по магазинам походить, и обед приготовить, и проявить внимание к мужу, а она по этой части была большая мастерица. Ну, когда у нас на банковском счету накопилось тысяч пять, стали мы подумывать о том, чтоб завести ребенка и перебраться в пригород. К тому времени она работала в Ньюаркском аэропорту уже лет пять. И вот как-то вечером перед ужином сижу я, пью виски, читаю газету и вдруг слышу, она на кухне произносит: «Прошу пройти к столу! Ужин готов. Прошу пройти к столу!» Произносит этим своим певучим голосом, каким читает объявления в аэропорту; я обозлился и говорю: «Лапочка, не разговаривай со мной так таким голосом», а она снова: «Прошу пройти к столу!» — совсем как если б говорила: «Мистера Генри Тэвистока просят подойти к билетной кассе компании «Америкэн»!» Тогда я ей говорю: «Лапочка, у меня такое чувство, точно я сижу в аэропорту и жду самолета. Я хочу сказать, у тебя очень красивый голос, но ты говоришь как машина». Тут она мне отвечает этим своим тщательно модулированным голосом: «Боюсь, теперь уж ничего не поделаешь» — и улыбается этакой заученной сладенькой улыбочкой — так улыбаются служащие авиакомпаний, когда твой самолет задерживается на четыре часа, и ты не успеваешь пересесть на другой самолет, и тебе предстоит торчать целую неделю в Копенгагене. Тут мы сели ужинать, и, пока мы ужинали, она говорила со мной все тем же ровным, певучим голосом. У меня было такое ощущение, будто я ужинаю, а рядом крутится магнитофонная лента. Ну, после ужина мы посмотрели телевизор, потом она легла и кричит мне: «Прошу в постель! Прошу в постель!» Точно приглашает пассажиров, вылетающих в Сан-Франциско, пройти к выходу номер семь. Я лег, утешаясь мыслью, что наутро все наладится.

Так или иначе, вечером, вернувшись домой, я крикнул: «Привет, лапочка!» — или что-то в этом роде, а из кухни безликий голос произнес: «Прошу сходить на угол в магазин, купить мне тюбик «Пепсодента»! Прошу сходить на угол в магазин, купить мне тюбик «Пепсодента»!» Я прошел на кухню, сгреб жену в объятья, крепко расцеловал и сказал: «Да перестань же ты, детка, перестань». Она расплакалась, и я решил, что это, видимо, уже сдвиг в нужном направлении, но она все плакала и плакала и наконец сказала, что я бесчувственный, и жестокий, и все выдумываю — придираюсь к ее голосу, чтоб затеять ссору. Ну, прожили мы еще о полгода, но в общем-то это уже был конец. А я ведь любил ее. Она была такая чудесная, пока у меня не возникло это чувство, будто я тупой пассажир, один из сотен, толкающихся в зале ожидания, и меня направляют к нужному выходу на нужный мне рейс. Мы непрерывно ссорились, и я в конце концов ушел из дома, а она получила развод в Рино. Она по-прежнему работает в Ньюарке, и я, естественно, предпочитаю пользоваться аэропортом имени Кеннеди, но иногда мне приходится бывать в Ньюаркском аэропорту, и тогда я слышу, как она объявляет: «Мистера Генри Тэвистока просят подойти к билетной кассе компании «Америкэн»!..» И вот беда: я слышу ее голос не только в Ньюарке, а всюду — в Орли, Лондоне, Москве, Пью-Дели. Мне приходится много летать, и во всех аэропортах нашего огромного мира я слышу ее голос или голос, совсем такой же, как у нее, объявляющий, что мистера Генри Тэвистока просят подойти к билетной кассе. Найроби, Ленинград, Токио — всюду одно и то же, даже если я не понимаю языка, и я вспоминаю тогда, как я был счастлив те пять лет и какой она была прелестной молодой женщиной, правда прелестной, и думаю, какие странные вещи происходят с любовью. Не закажем еще бутылку водки? Я плачу. Мне дают здесь столько денег, что я не в состоянии все истратить, а с собой их увезти не могу.