Семена прошлого - [4]

Крис полез в карман за ключом, который Барт дал мне перед расставанием в Бостоне. Вставляя большой медный ключ в замочную скважину, он улыбнулся мне. Но прежде чем он успел повернуть ключ, дверь сама бесшумно распахнулась.

Я отступила в изумлении.

Крис снова подтолкнул меня вперед, приветливо здороваясь со стариком, который жестами приглашал нас войти.

– Входите, – проговорил старик слабым, но резким голосом, быстро оглядев нас. – Ваш сын звонил и сказал, чтобы я ждал вас. Можно считать, что я здесь за прислугу.

Я смотрела на худого старика, согнувшегося так, будто он карабкался по крутому склону, хотя ноги его стояли на ровном полу. У него были какие-то выцветшие волосы, не седые и не белокурые, и светло-голубые водянистые глаза. Впалые щеки и глубоко запавшие глаза придавали ему страдальческий вид, – казалось, этот человек перенес много мук за свою жизнь. И еще было в нем что-то… что-то очень знакомое.

Ноги у меня налились свинцом и отказывались двигаться. Сильный ветер подхватил широкую юбку моего белого летнего платья, подняв ее чуть ли не до бедер, когда я занесла ногу, чтобы переступить порог Фоксворт-холла, восставшего, как феникс из пепла.

Крис остановился рядом со мной и обнял меня за плечи:

– Доктор Кристофер Шеффилд с женой, – доброжелательно представился он. – А вы?

Сморщенный старик, поколебавшись, пожал сильную загорелую руку Криса. Его тонкие губы сложились в кривую насмешливую улыбку, которую подчеркнул такой же насмешливый изгиб кустистой брови.

– Рад видеть вас, доктор Шеффилд.

Я не могла отвести взгляд от сгорбленного старика с водянистыми голубыми глазами. Эта улыбка, редкие волосы с широкими серебряными прядями, эти глаза с удивительно длинными ресницами… Отец!

Этот старик выглядел так, как выглядел бы наш отец, доживи он до таких же лет и пройди он через все мыслимые и немыслимые в жизни страдания.

Мой отец, мой любимый, дорогой отец, отрада моего детства! Как я была бы счастлива когда-нибудь увидеть его снова!

Крис все еще крепко держал тонкую старческую руку, и старик наконец сказал нам, кто он:

– Ваш давно пропавший дядюшка, который, как считалось, погиб в Швейцарских Альпах пятьдесят семь лет назад.

Джоэл Фоксворт

Крис поспешил как-то объяснить наше замешательство, так как оно явно отразилось на наших лицах.

– Моя жена потрясена, извините, – вежливо проговорил он. – Ведь ее девичья фамилия Фоксворт… Однако до сих пор она была уверена, что все ее родственники по материнской линии умерли.

По лицу старика, как призрачная тень, промелькнула несколько раз кривая усмешка, прежде чем он смог изобразить на нем благочестивую доброту, наклеив ее, как этикетку, которая должна была отражать чистоту его помыслов.

– Я понимаю, – слабым голосом произнес «дядя Джоэл», но этот шепот прозвучал как-то неприятно; так слабый ветер иногда пугающе шелестит мертвыми, опавшими листьями.

Глубоко в водянистых голубых глазах старика затаились какие-то темные тени, словно зловещие призраки. Я знала без объяснений, что Крис все припишет моему вновь разыгравшемуся воображению.

«Никаких призраков, никаких теней, ничего нет…» – попыталась я успокоить себя.

Заставив себя хотя бы на время отбросить все подозрения относительно этого старика, объявившего себя одним из старших, давно умерших братьев моей матери, я с интересом стала оглядывать холл, служивший когда-то и танцевальным залом. Ветер снаружи усилился, а удары грома приблизились и накатывали один на другой, – вероятно, гроза проходила прямо над нами.

Я вздохнула, вспомнив тот день, когда мне было двенадцать и я пристально вглядывалась в дождь, мечтая потанцевать в этом зале с человеком, который был вторым мужем мамы, а позднее стал отцом моего второго сына, Барта.

Я вздохнула, вспомнив, какой я была тогда молодой и искренней, полной надежд, уверенной в том, что мир прекрасен и милостив.

Казалось, меня ничто уже не должно было удивить и поразить, как ребенка, после того как мы с Крисом повидали свет, побывали в Европе и Азии, в Египте и Индии. Однако этот зал показался мне еще более изысканным, чем тогда, в мои двенадцать лет.

Да, приходится признать, что он снова ошеломил меня! Я разглядывала его с каким-то благоговейным страхом, который возник во мне помимо желания; сердце мое учащенно забилось, кровь зашумела в ушах, стало жарко. Я увидела три люстры из хрусталя и золота. Они были огромны – около пятнадцати футов в диаметре, в каждой семь ярусов свечей, причем свечи были настоящие. А сколько раньше в них было ярусов? Пять? Три? Я не могла вспомнить. Я увидела огромные зеркала в позолоченных рамах, в них отражалась изысканная мебель в стиле Людовика XIV, расставленная вдоль стен зала, для того чтобы те, кто не танцует, могли посидеть и поболтать, наблюдая за танцующими.

Вещи не могут помнить и ждать, так не должно быть! Но почему же этот восстановленный Фоксворт-холл поразил меня даже больше, чем прежний?

Потом я увидела еще кое-что – то, чего никак не ожидала увидеть.

Две изогнутые лестницы спускались слева и справа на обширное пространство мраморного пола, выложенного красными и белыми плитами, как шахматная доска. Неужели это те самые лестницы? Отремонтированные, но те же? Разве я не своими глазами видела огонь, пожиравший Фоксворт-холл и оставивший от него одни угли и пепел? Все восемь каминов были налицо, как и мраморные лестницы. Причудливые витые решетки перил и поручни из палисандрового дерева должны были сгореть, но они были на месте. Я проглотила комок, застрявший в горле. Я бы не хотела, чтобы дом был совсем новым, чтобы все в нем было новым и ничего не осталось от старого.