Семьдесят два градуса ниже нуля - [33]

— Ладно, — ухмыльнулся Валера, — перехожу к Давиду. Чтобы показать, что он тоже не лыком шит, Давид вытащил из кармана пачку «Памира», осыпав при этом стол трухой, и протянул генералу: закуривай, мол, братишка, не стесняйся, здесь все свои. Генерал крякнул и в свою очередь предложил «Казбек»; Давид тут же сунул «Памир» обратно в штаны, радостно запустил лапу в генеральскую пачку, вытащил три папиросы и раздал нам. Потом уселся поудобнее в кресле, закурил и брякнул, что генерал, наверное, много знает о Гаврилове, а у него, Давида, как раз имеется час-другой свободного времени, что бы послушать, — примерно в этом роде. И генерал вместо того, чтобы приказать нахалу выдраить танк вне очереди, вдруг начал рассказывать… Давид, у тебя память, как у магнитофона, воспроизведи.

— Слушайте и мотайте на ус! — начал Давид, подражая, видимо, начальственному баритону генерала. — Я тогда командовал бригадой, и Ваня Гаврилов был самым лихим моим танкистом, я ему и рекомендацию в партию давал. Понятно? Без всяких «так точно!», молчать, когда начальство говорит! А ты клади седьмой кусок и закрой рот, я не дантист и не собираюсь проверять твои зубы. В конце сорок второго, когда Манштейн пошел на Сталинград выручать Паулюса, что, как известно, закончилось для Манштейна хорошей трепкой, Ваня отколол такую штуку. На ничейной земле стояла подбитая «тридцатьчетверка». Немцы к ней привыкли и внимания на нее не обращали. А Ваня в тот день был безлошадным — отправил свой покалеченный танк в ремонт. Насел на нас, уговорил и ночью вместе с двумя своими шельмецами забрался в ту «тридцатьчетверку». Утром, когда немцы пошли в атаку, он пропустил их танки мимо и шквальным огнем уложил полроты автоматчиков. Немцы, конечно, опомнились и разнесли «тридцатьчетверку» в пух и прах, но Ваня и это предусмотрел, отлеживался с ребятами в заранее вырытом окопчике. Как и было договорено, мы тут же перешли в контратаку и не дали немцам проутюжить эту троицу… А в другой раз, летом сорок третьего, устроил Гаврилов такой переполох, что помощник по разведке чуть не рехнулся, Прибежал ко мне, докладывает: «тигры» у немцев бьют по своим! Я ему — поди проспись, а он: «Товарищ генерал, сам с колокольни в бинокль видел: бьют по своим!» Я бегом на колокольню — в самом деле, несутся к Дубровке, где мы стояли, два взбесившихся «тигра», ведя огонь из пушек и пулеметов. Приказываю не стрелять, жду, а у самого голова кругом идет — надежда появилась. Дело в том, что несколько дней назад в ходе наступления Гаврилов с тремя танками проскочил вперед, а бригада застряла: комкор приказал подтянуть тылы, иначе мы рисковали остаться без горючего и боеприпасов. Проходит день, другой — нет комбата. Ну, думаю, прощай, друг, товарищ Гаврилов! Но, как выяснилось, поторопился. Танки Ваня действительно потерял, вернее, оставил и замаскировал в лесу, кончилось горючее, и по ночам пехом пробирался к линии фронта. И вот набрел на два немецких танка: стояли у опушки леса на берегу пруда, а экипажи принимали водные процедуры. Экипажи — в рай, а сами — на «тигров». Славно прошлись километров пять по немецкому тылу и вернулись в бригаду.

Давид перевел дух и закончил рассказ не генеральским баритоном, а своим обычным голосом:

— Потом генерал велел нам отправляться в расположение и ждать указаний, а когда мы вышли, нас нагнал его адъютант и вручил Игнату личный подарок командира корпуса — пачку сахару. Ничего не переврал?

— А я знаю одного командира, которого батя боится как огня, — заинтриговал всех Алексей.

— Трешников? Макаров? — посыпались предположения.

— Не угадали. Трешникова батя очень уважает, с Макаровым они друзья. А боится он только одного начальника… Кого, Ленька?

— Тоже мне загадка! — ухмыльнулся Ленька. — Тетю Катю, конечно.

— Неужто такая шумная? — поинтересовался Сомов.

— Что ты! Она голос повышает, разве что когда по телефону говорит при плохой слышимости. Любит…

— А двигатели-то не приглушили! — спохватился Игнат. — Вхолостую стучат! По коням, братва! Будь здоров, батя!

— Проснется — начну колоть, — сообщил одевающимся друзьям Алексей. — Одновременно и тебя, Валерка. Встанет у нас батя, как новенький.

— Будь здоров, батя!

— Будь здоров!

И вскоре поезд двинулся в путь.

Много нарушений было допущено в эту ночь. Не принял достаточных мер к спасению своей жизни Гаврилов, запретив самому себе жечь доски. Трижды пренебрег инструкциями Ленька. Выпили в рабочее время — опять нарушение, двигатели стоявших без дела тягачей чуть не два часа на полную мощность работали — еще одно.

Но все эти нарушения походники простили друг другу, потому что, как говорят бухгалтеры, актив намного превысил пассив.

Батя остался жить, и один этот факт списывал все.

А еще — окрыленный, с поющей душой, повел свой тягач Ленька. Набрал, как шутили ребята, материала для диссертации доктор Антонов. Поговорили, покурили, вдоволь посмеялись — в первый раз за обратную дорогу. Правда, у Маслова сильно болела челюсть, но зато в глубине души он надеялся, что Гаврилов станет перед ним извиняться и простит ему, что он проболтался о радиограмме Макарова.