Семь трудных лет - [10]

Я вновь напомнил американцу, что после получения убежища в ФРГ попытаюсь эмигрировать в США. Однако мои планы не получили одобрения. Лицо его стало хмурым.

— Америка может вас разочаровать, — сказал он откровенно. — Это совсем не такая страна, какой ее видят те, кто приезжает к нам на стажировку. Не такая, какой ее представляют себе люди. Американцы не могут понять поляков, русских, украинцев, а те в свою очередь не могут понять американского образа жизни, не находят общего языка в новой среде, с трудом привыкают к местным условиям. Я — исключение, я понимаю вас, так как у меня славянская душа.

Мы разговаривали также о жизненных условиях в лагере в Цирндорфе. Американец и по этому вопросу имел свое мнение.

— Это инкубатор коммунистов, — заявил он без обиняков. — В него попадают люди, которые говорят о себе, что бежали от коммунизма и избрали свободу. А чем является для них эта свобода? Это плохое питание, грязь, прозябание. Но есть теория, утверждающая, что благодаря сохранению таких условий мы можем лучше проверить людей, которые бежали на Запад. Намного легче установить, кто совершил этот поступок из идеологических соображений, а кто из желания улучшить свой жизненный уровень. Мы хорошо знаем, какие настроения царят в лагере. Нам доносят, кто выражает недовольство и что именно он говорит. Эти высказывания принимаются во внимание, когда решают вопрос о предоставлении политического убежища.

Я был несколько удивлен откровенностью американца. Он не открыл, правда, мне особой тайны, упомянув об агентах-осведомителях (меня предупреждали о них еще в Центре), но то, о чем он говорил, побуждало ко многим практическим выводам.

Стремясь получить политическое убежище, я должен был считаться со всем, что могло мне препятствовать. Кстати, я напомню, что господин Б также пользовался услугами лагерных доносчиков. Он был хорошо информирован о содержании разговоров в спальных помещениях и в коридорах. Его мнение об условиях жизни в лагере тоже наводило на размышления. Несколько раз, желая сделать мне комплимент, он сказал, что интеллигентные и образованные люди легче переносят тяготы лагерной жизни, ибо рассматривают пребывание в лагере как своего рода чистилище, из которого только избранные попадают в рай. Более примитивные личности, по его мнению, надламываются быстрее и поэтому, обнаруживая свою низкую ценность, не заслуживают получения статуса политического эмигранта.

В ходе этих многодневных бесед в Нюрнберге меня направили к английскому чиновнику всего лишь на час. Допрашивавший меня американец попросту объявил мне:

— Сегодня я должен уступить вас англичанину. У него будет не много вопросов. Когда вы с ним закончите, прошу возвратиться ко мне для дальнейшей беседы.

Англичанин действительно был не намерен уделять мне много времени. У меня создалось впечатление, что я наводил на него ужасную скуку, а он задавал мне вопросы просто по обязанности, поскольку, в сущности, мои ответы его совсем не интересовали. Значительно быстрее, чем думал, я возвратился к американцу для продолжения бесед, которые касались все тех же тем, но более обстоятельно.

В течение недели или даже десяти дней я уезжал по утрам в Нюрнберг и возвращался в лагерь после полудня или вечером. Однажды, когда я возвратился в Цирндорф, мне встретился господин Б. Он пригласил меня к себе.

— С удовольствием выпил бы с вами пива, — сказал он. — Может, зайдете ко мне, так, по-приятельски, а не по службе…

Я пошел к нему. Господин Б был разговорчив. Рассказал мне о какой-то выходке югославов, которые вопреки запрещению ловили рыбу в частном водоеме (я уже знал эти примитивные психологические уловки), а потом перевел разговор на университет. Сначала он делал вид, что его интересует система устройства на работу выпускников. Потом вдруг спросил:

— Много ваших товарищей во время учебы иди сразу после ее окончания пошло работать, например, в МВД?

— Не знаю, — ответил я равнодушно. — Такими вещами мало кто хвалится, а те, которые хвалятся, не всегда говорят правду.

— А вы, случайно, не помните, кто этим хвалился? — напирал господин Б.

— Из тех, кого знаю, пожалуй, никто…

— Пан Чехович, у вас ведь есть сестра. Может быть, на такую работу поступили знакомые вашей сестры?

— Откуда я могу об этом знать?

— Ведь вы можете ее об этом спросить.

— Как?

— Способ найдется. Не хочу вас ни к чему принуждать, но вы хорошо, очень хорошо подумайте. Я вам даю две недели.

В период, когда шли допросы, я был переведен из «транзита» в нормальное лагерное помещение, то есть в несколько меньшую комнату, где жили шесть-семь мужчин. Число проживавших в комнате постоянно изменялось, так как все искали более теплого угла. Я тоже вскоре перебрался в очень маленькую комнату под самой крышей. Еще до меня там поселился Богумил Анелек, мясник по профессии, который, однако, последнее время перед бегством из Польши работал в системе охраны промышленных предприятий в Варшаве. Пан Анелек умел всюду удобно устроиться. В своей комнате, вмещавшей только две кровати, он установил вопреки инструкциям два электрических устройства, выполнявших роль нагревательных приборов. В то время как все вокруг целый день буквально лязгали зубами от холода, мы жили в тепле. Я вообще не ощущал холода и даже не заметил, как наступил декабрь.