Семь смертных грехов - [37]

Тут пан Тшаска, растолкав зевак, с гордым видом подошел к брату Макарию.

– Не будь я Тшаска, – воскликнул он радостно, – молодец ты, поп, ей-богу! Я тебе котел меду поставлю за спектакль, который ты устроил, и клянусь пресвятой девой, что ты заслуживаешь большего.

Школяр бегал в толпе и совал всем под нос язву, сделанную весьма искусно и вызывавшую всеобщее любопытство.

– Вот паршивец окаянный, – ругались люди, осматривая ее. – Вот хитрый еретик! Как он у народа грош выманивал! – И оглядывались вокруг, но нищего уже не было. Как только он увидел, что дело плохо, его и след простыл.

Брат Макарий не упустил случая: раскрыл мешок и принялся собирать пожертвования. Очевидцы веселого зрелища не скупились на подаяния. Понемногу толпа разошлась, все отправились по своим делам: купцы – обманывать, бабы – шлепать своих докучливых сорванцов, мужики – глазеть на прилавки, городские советники – разбирать дела о неверности жен. А мешок тем временем наполнился и потяжелел. Поэтому брат Макарий поручил нести его отважному школяру, в награду разрешив ему взять язвы прокаженного, которые паренек тайком подобрал с земли.

Пан Тшаска тянул квестаря в кабачок немецкого купца, господина Майера, но брат Макарий приказал вести себя к ясновельможному пану. Ему не терпелось поскорее узнать, что заставило высокородного шляхтича разыскивать его по городу. Пан Тшаска упирался: так закончить сегодняшнее приключение ему не хотелось. Лишь когда квестарь пообещал спрыснуть дело после свидания с вельможей, шляхтич быстро согласился проводить брата Макария.

Они пришли на Гродскую улицу и добрались до великолепного дома с закрытыми наглухо деревянными воротами. Школяр, весело подмигивая, поставил мешок на крыльцо. Брат Макарий бросил ему медяк, и тот, довольный, забавно кривляясь и подпрыгивая, побежал по улице. Был полдень, только что проиграли хейнал[23] – это трубачи с Марьяцкой башни поведали миру о тленности человеческой жизни, так быстро поглощаемой бесконечным временем. Пан Тшаска постучал в ворота.

По улице двигались крестьянские телеги, скрипя и громыхая по неровной булыжной мостовой. Было жарко и душно. Когда проносился всадник – богато одетый рыцарь в позолоченной кольчуге или шляхтич, – пыль столбом поднималась высоко вверх. Но, несмотря на жару и пыль, середина улицы была покрыта густой липкой грязью, смешанной с отбросами и нечистотами, стекавшими из дворов и издававшими нестерпимое зловоние.

Пану Тшаске и брату Макарию не пришлось долго ждать. Дверь приоткрылась, и из нее выглянул старый слуга с обвислыми, как у татарина, усами. Увидев пана Тшаску, он открыл дверь пошире и впустил их в сени, темные, как душа язычника.

– А его ясновельможность дома? – резко спросил пан Тшаска.

– Дома, дома, где же ему быть в столь ранний час, – пробормотал старик.

– Ну, идем.

Миновав сени, они вошли в низкую комнату, очевидно, приемную, потому что в ней, кроме стульев и скамей, ничего не было. Шляхтич знаком предложил квестарю сесть, а сам едва слышно постучал в дверь, которая вела в другую комнату, затем приставил ухо и стал прислушиваться. Так как никто не отзывался, он постучал вторично и снова приник к двери. Наконец он жестом дал понять квестарю, что все в порядке, и через полуоткрытую дверь протиснулся в соседнюю комнату, Не успел брат Макарий прочитать «Богородицу», как пан Тшаска возвратился и пригласил его с собой.

– Только ты, поп, оставь это здесь, – он пренебрежительно указал на мешок.

Брат Макарий отрицательно покачал головой и поправил мешок на спине.

– Нет, брат, не оставлю.

Пан Тшаска сжал кулаки, зло сверкнул глазами и проворчал:

– Оставь, иначе не впущу.

Брат Макарий показал язык и сделал шаг вперед.

– Не пущу, не будь я Тшаска!

Квестарь быстро повернулся, намереваясь уйти, откуда пришел.

– Ты куда это? – завопил шляхтич.

– А я, брат, пойду назад. Мне твой вельможа не нужен.

– Да ведь он ждет тебя.

– Ну и пусть ждет. Оставайся с богом.

Пан Тшаска рванулся и схватил квестаря за рясу.

– Ты с ума сошел?

– Не я, а ты, ваша милость, раз хочешь отобрать у квестаря его боевое снаряжение.

– Да ведь мешок грязный, а ясновельможный – чистюля и страшно брезглив.

– Ну, если он хочет разговаривать с напудренным чистоплюем, пусть поищет себе другого собеседника.

Пан Тшаска, держа квестаря за край рясы, тянул его что было силы к себе. Тот сердито упирался, и дело дошло бы до драки, но тут в дверях появился рассерженный шумом вельможа и топнул ногой.

– Что за свалка? – спросил вельможа, стоя в дверях. Он был раздет, видимо, только что поднялся с кровати, и щурился от резавшего глаза дневного света.

Пан Тшаска почтительно склонился, не выпуская из рук рясы квестаря.

– Да вот поп со мной спорит, не хочет входить к вельможному пану.

– Что это ты, отец, скандалишь? – спросил магнат, зевая во весь рот.

– Сказать вам правду? – ответил вопросом квестарь.

Шляхтич надулся, как индюк, надул щеки и с шумом выпустил воздух, затем, хлопая по ножнам, надменно выпалил:

– Только, брат, не завирайся, а то мы поговорим!

– Рассказывай, отец, – разрешил вельможа.

Квестарь поправил веревку на животе, сбившуюся при возне, потянул носом и, почесывая бородавку, заявил: