Семь смертных грехов - [31]

Богомолки, как стая лисиц, ринулись в костел и заполнили все его приделы. Раздалось пение, настолько громкое, что голуби вспорхнули с перепугу и полетели к рынку, где уже суетилась и шумела ярмарочная толпа.

Тем временем брат Макарий провел в беседе с отцом-настоятелем целый час. Он подробно изложил все обстоятельства и рассказал, как думает добиться милостей пани Фирлеевой. Отец Розмарин внимательно слушал, время от времени кивком головы одобряя сообразительность квестаря.

– А теперь, преподобный отче, – закончил брат Макарий, – надо действовать.

Отец Розмарин похлопал его по щеке и даже с некоторой нежностью посмотрел на бородавку, красовавшуюся на носу брата Макария. Это означало, что престарелый монах находится в превосходном настроении и верит в счастливый исход дела. В последний раз такое настроение было у него много лет назад, когда одной его приятельнице, пылкой вдовушке, удалось в самый последний момент подцепить поклонника, который предложил ей руку и в скором времени был щедро вознагражден небесами за свой удачный выбор.

Брат Макарий покорно принимал знаки расположения мудрого монаха и покорно подставлял свою физиономию под старческую руку.

– Ну, ну, сам бог внушил тебе, брат мой, этот замысел, – нежно сказал отец Розмарин, оскалив зубы в улыбке, – видно, в последнее время ты вел исключительно набожный образ жизни.

– Вел, отец, – подтвердил квестарь, – но лишь здесь, в этой уединенной обители, пришла мне в голову мысль, подтверждающая общее мнение о святости нашего монастыря.

– Да-да, имей в виду, что именно наши умы помогли тебе, брат мой, овладеть принципами логики и диалектики, не забывай об этом. Ведь монастырь наш, как никакой другой, пользуется милостями божьими. Тут, в этих стенах, под влиянием наших молитв рождаются идеи. Без нас, брат мой, мир, погрязший в пороках и омерзительной нечисти, недалеко бы ушел.

Квестарь молитвенно сложил руки и вознес очи кверху.

– Я об этом всегда и везде не перестаю думать, куда бы ни занесли меня ноги.

– Значит, ты поступаешь правильно, и за это мы не оставим тебя в своих молитвах. А теперь скажи-ка, брат мой, содержат ли в этом имении скотинку так, как положено твари божьей?

– Содержат, содержат, отец мой, но она могла бы находиться в лучшем состоянии, если бы отцы-иезуиты обращали на нее побольше внимания.

– Ах, злодеи окаянные, как же они мне имущество губят, – воскликнул отец Розмарин, гневно потрясая кулаком. – Наверное, с курами и цесарками они поступают не лучше?

Брат Макарий наклонил голову в знак того, что такая же участь и домашней птицы.

Отец Розмарин, охваченный святым возмущением, ходил по келье и ругал на чем свет стоит иезуитов. Квестарь скромно стоял в углу, уставившись в пол, и ни единым словом не прервал излияний благочестивого монаха.

– Пусть сгинут эти еретики, эти негодные бродяги! Наконец он успокоился, подошел к брату Макарию и взял его за подбородок.

– Но ты, брат мой, являешься орудием веры, и пусть свершится справедливость.

Квестарь приложил руку к сердцу.

– К этому я и стремлюсь, отец мой.

– Ведь, как говорится в священном писании, семь неурожайных лет миновали, теперь нас ожидает семь лет обильных и семь коров тучных.

– Десять раз по семи, отец мой. Настоятель от радости захлопал в ладоши.

– Ты, брат, говоришь, как хороший проповедник, даже слушать тебя приятно. Ну, продолжай рассказ: ничто так не способствует хорошему настроению после утренней молитвы, как созерцание того, что нас ожидает.

Квестарь приблизился к настоятелю, смиренно склонил голову и, не смея поднять глаз, сказал:

– Нужно лишь немного денег, чтобы приобрести одеяние голубого цвета.

Монах отшатнулся, будто ему наступили на ногу.

– Денег, говоришь? – повторил он, недовольно перебирая губами. – Да неужели ты сомневаешься в своих силах, в божьей помощи и христианском милосердии? Где же взять денег, если наш монастырь живет милостыней?

– Отче преподобный, – прервал квестарь, – я нимало не сомневаюсь, что каждый наш грош идет на богоугодные дела и что милосердие людское безгранично, но голубое одеяние у ближних на слово божье не купишь. Ведь в нашем городе нет такого торговца шелковым товаром, который был бы настолько благочестив, что дал бы хоть локоть материи в обмен за спасение души.

– А… у тебя самого, брат мой, нет ли за пазухой какого-нибудь кошелька?

Брат Макарий горестно воскликнул:

– Я ведь, отец мой, гол, как крепостной мужик!

Настоятель захлопал глазами и выдавил из себя ласковую улыбку:

– Это не такой уж тяжкий грех. А может быть, любезный брат, ты что-нибудь одолжишь монастырю?

– Рад бы, – ответил квестарь, почесывая лысину, – но каждый грош вызывает во мне омерзение, и я его сразу же кладу в общий кошель.

– А может быть, у тебя все же кое-что припрятано?

Квестарь развел руками:

– Нет, святой отец, я не кривлю душой.

Монах не сдавался. Он нежно приласкал брата Макария и еще раз спросил:

– А не припомнишь ли? Дай-ка я помолюсь, укреплю твою память, брат мой. In nomine patris et filii…

Отец Розмарин встал на колени и погрузился в молитву, тяжело вздыхая и сопя, словно нес тяжс-сть непомерную. Брат Макарий встал рядом, тихонько бормоча что-то и время от времени украдкой поглядывая на отца Розмарина, чтобы удостовериться, не кончил ли тот молиться. Наконец монах поднялся, сурово нахмурил брови и, засунув руки в рукава, спросил: