Семь причин для жизни - [2]

Разумеется, постоянное академическое самообразование, как и обретение практических навыков, первостепенно для развития врача, но этим дело не ограничивается. Ключевые моменты в работе любого медика зависят от его умения говорить с людьми, понимать их, доносить до них свою мысль. Компетентность – не просто знание, что вообще возможно сделать, но еще и понимание, как сделать было бы правильно. А это уже вопрос интуиции – и, что еще важнее, умения этой интуицией распорядиться.

Читая истории о буднях реанимации, вы заметите, что многие из моих пациентов не только уязвимы, но и временно пребывают «в ином измерении» – под действием успокоительных препаратов или на искусственной вентиляции легких. Я должна заботиться о людях, балансирующих на грани жизни и смерти, в ситуациях, когда интенсивная терапия может показаться методикой непонятной, а то и странной. И если иногда, общаясь с пациентами или их близкими, я чувствую, что беседа не клеится, – видимо, это происходит из-за неравенства в статусе, которое моя работа неизбежно порождает. Людям начинает казаться, что я использую некие особые, тайные ключи к пониманию происходящего, что якобы дает мне какие-то преимущества перед ними.

Я часто думаю, что близких пациента это может задевать, ведь я действительно владею недоступным для них знанием – пропуском в мир, пытающийся отнять у них любимого человека. И они чувствуют, что в таком случае их задача – выступать адвокатами человека, ради которого они здесь появились. Хотя именно они, близкие пациента, чаще всего и запутываются – в собственном страхе, раздражении, горе, в опасении вот-вот лишиться самого дорогого. Им кажется очень несправедливым, если я не собираюсь участвовать в происходящем, по крайней мере, на равных с ними.

Особое же отличие реаниматологии от других областей медицины состоит в том, что – несмотря на все ее сложнейшие механизмы, технологии, диагностику, препараты, формулировки и цифры – мир ее в основном вращается вокруг семи чувств, которые и без нее всем отлично знакомы.

Возможно, в школе вам доводилось изучать по биологии «семь характеристик живых существ». Это признаки, по которым вы понимаете, что мышка живая, а вот булыжник на пляже – нет. Все, что мы называем живым, на базовом уровне объединяют сходные черты: движение, дыхание, раздражительность – реакция на изменения окружающей среды, рост, размножение, питание и выделение продуктов жизнедеятельности.

Пожалуй, я всегда хотела посвятить свою жизнь изучению именно человеческих организмов, ведь нас, людей, объединяет в особую группу еще один признак. Это эмоции, характерные для любого из нас: страх, скорбь, радость, отвращение, гнев, отрешенность и надежда. Иногда в течение рабочего дня я наблюдаю эмоции, похожие на побочный эффект каких-нибудь анаболиков. Нередко они бывают раздуты, гипертрофированы, переоценены. За одну смену передо мной распахивается такой богатейший спектр эмоциональных взлетов и падений, какого многим людям не испытать и за всю свою жизнь. Но все эти взлеты и падения – лишь вариации все тех же перечисленных мной чувств.

Когда вы посмотрите, как работает врач у постели пациента, который умирает, цепляется за жизнь или зависает меж двух миров, – никто не упрекнет вас за то, что вы невольно начнете думать о том, что же сейчас разделяет этих двоих. Ведь именно различия между ними так очевидны. Как очевидно и то, что любой на вашем месте подумал бы то же самое.

Годы врачебной практики научили меня прежде всего тому, что самые важные вещи, к которым я так долго подбирала определения, – это все те же химеры, что окружали меня со дня появления на свет: признаки человеческого бытия.

Позвольте же объяснить вам, о чем я.

Страх

Я познал, что храбрость – не отсутствие страха, но торжество над ним. Храбрец не тот, кто не ведает страха, а тот, кто его побеждает.

– Нельсон Мандела

Скажу вам сразу, что я – человек смелый. И что любой врач, стоящий у изголовья вашей тележки, пока вы исполняете на ней роль «возможно, умирающего пациента», – безусловно, смельчак. И надеюсь, я тоже могу считать себя смелой – не столько из-за удобной привычки забывать о том, что я могу струсить, сколько ради осознания своего страха.

Впервые в жизни страх на работе сковал меня в ситуации почти комичной по своей нелепости, что и застигло меня врасплох. Если бы еще в колледже кто-нибудь отвел меня в сторонку и спросил, чего я больше всего боюсь в начале грядущей карьеры, – мертвецы даже не вошли бы в этот список. Дело в том, что я воспитывалась там, где темы смерти и умирания вовсе не были запретными. В моей семье считается нормальным прощаться с умершими родственниками в их домах, и даже их гробы, как правило, остаются при этом открытыми. Первый труп в жизни я увидела, когда умерла моя бабушка. Ее положили в лучшем платье поверх пухового одеяла на ее же постели. Помню, как я, одиннадцатилетняя, сидела на краешке той постели рядом с двоюродным братом и болтала о чем-то совершенно не относящемся ни к смерти, ни к похоронам, машинально поправляя четки в ее холодных мертвых пальцах.