Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин - [27]

Так мы добрались до реки, и носильщики опустили тело отца в воду, чтобы вода омывала мёртвое тело.

Песчаная отмель, обнажённая и высушенная летней жарой, составляла на реке род островка и отделялась от восточного берега небольшим ручьём, который возможно было легко перейти. Женщины уселись все вместе. Они сидели в тридцати шагах на запад от места, избранного для костра, и в десяти шагах к северу от места, где погружен был в воду труп. Мы все видели, как вода ударяет в носилки и окрашивается похоронными красками. Моя мать сидела лицом к югу.

Все казались бесстрастными. К тому времени я уже был женат. Моей жене не минуло ещё и двенадцати лет. Я смотрел на неё с горечью. Она была вне себя; прижавшись к своей наречённой матери, она глядела на неё глазами, полными слёз, выражавшими ужас и едва ли не помешательство. Бледные посинелые губы несчастной девочки дрожали. Но она, обняв свою свекровь, не смела даже робко застонать. Это зрелище немого отчаяния раздирало моё сердце. Прочие женщины сидели равнодушные и даже весёлые. Я слышал, как они болтали о пустяках, будто находились в обычном женском собрании. Моя мать сидела среди них с видом благородного достоинства. Она показалась мне изображением древней богини, высеченным из камня.

Принесли корзины, наполненные кокосовыми орехами, финиками и другими сластями. Корзины поставили перед моей матерью, и она тотчас принялась раздавать орехи, финики и сласти всем тем, кто почтительно подходил к ней, воздавая ей почести. Многие спускались к ней с крутого берега реки и поклонялись ей смиренно. Пламенная ревность оживляла слова и жесты людей. Предметом их поклонения являлась сейчас не простая женщина, но словно бы некий образ божества, могущий внять их мольбам и отвратить от них грядущие несчастья.

Моя мать отвечала на эти предсмертные почести с большим достоинством и выражала в словах своих полное убеждение своей одарённости силами сверхъестественными. Тихий её голос звучал так прекрасно и грустно. Всем желала она счастья. Многих она совершенно не знала, другие являлись её родичами и друзьями; но и с теми и с другими она оставалась ровна. Каждый подходящий преклонялся почти к самым коленям вдовы, и она опускала палец в священную краску и запечатлевала красную печать на лбу подошедшего. Подобная печать принимается как священный знак благословения. И покамест всё это происходило, торжественная улыбка одушевляла лицо моей матери, обречённой в жертву. Душа её возвышалась над печалью погребения; воля её одолевала ужас, столь естественный перед страшным мучением.

На видном месте положили несколько кокосовых орехов; она должна была раздать эти орехи женщинам, которые вызовутся последовать со временем её примеру. Четыре женщины смело приблизились к ней. Раздались кругом хлопки в ладони и шумные возгласы одобрения. Видя малое число этих женщин, я едва не разрыдался, такое благоговейное чувство овладело мной. Я готов был преклониться перед смелостью моей матери, сейчас она представлялась мне богоподобной. Среди женщин, обрекавших себя на сожжение, я увидел и мою тётку, старшую сестру моего отца. Рядом с ней стоял её муж, и вид его был страшно болезнен. Очень скоро пришлось и ей показать свою твёрдость и верность роковой клятве.

Вдова, готовящаяся к мукам, связана была подобным обетом, и торжественное обещание, данное перед погребальным костром, перед трупом умершего мужа, перед вдовою, готовою умереть, — неотменимо. Ни одна женщина нарушением его не осмелится покрыть неизгладимым стыдом и себя, и родичей своих; поэтому моя мать, сидевшая среди прочих женщин, не только не показывала ни малейшей нерешимости, но, имея вид решительный и довольный, даже и не помышляла о собственной храбрости.

Когда все расселись у реки, ещё не делалось никаких приготовлений к построению костра. Собрано было покамест совсем недостаточное число поленьев и брёвен, едва ли не полусгнивших. Медленно носили дрова для костра. Трудились не торопясь, будто работа была обыкновенная, ежедневная. Наконец собрано было довольное число дров. Принялись за своё дело жрецы. По древним обычаям, работая для погребального костра, нельзя употреблять секиру и молот.

В основание сложили плотную кладку из толстых поленьев, на неё сложили ряд хвороста, на хворост уложили пласты сухого коровьего помёта. Когда всё сделалось готово, вытащили из реки носилки с трупом. Тело моего отца уложили подле костра, головою к востоку, так что голова почти касалась священного огня, который тлел и печально дымился на северо-восточном углу костра. Лицо и грудь мёртвого были обнажены. Жрецы, приговаривая молитвы, кропили мёртвое тело водой. Священную воду нарочно доставили из Ганга, священной реки, бывшей не так близко от места, где намеревались сжечь тело моего отца и мою мать. Труп уложили на костёр, головою к югу. Я видел, как жрецы ощупывают и передвигают тело, желая удостовериться, так ли оно лежит, как предписано. Затем с трёх сторон от костра воткнули в землю толстые неотёсанные жерди и согнули верхние концы их над серединою костра. Положили ещё много мелких поленьев. Всё усыпали конопляными стеблями и лозами растения джоварри. Вскоре костёр сделался похож на хижину или на огромный улей. Внутренность набита была паклей. В отверстии, оставленном для входа вдовы, виднелись во мраке нагие ступни трупа. Голова и грудь его теперь были совсем обнажены и подняты как бы на подушке. Погребальное ложе было устроено наподобие ложа супружеского.