Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин - [12]

Сидевшие сделали легчайшее движение навстречу Офонасу; будто и приподнялись — будто и не приподнялись... И снова показалось глазам Офонаса это сияние неровное странное... И он повернул голову и увидел в свете свечей сидевшего у стольца нарядного за чашей с тёмным напитком человека, молодого совсем и одетого с необычайным для места здешнего богатством. Видать было, что этот сидящий строен и высок, и телом крепок, но без мясов избыточных; и был светлоликий, черноокий, бородка и усы едва пробились. Одет же он был поистине великолепно; на главе серебристая шёлковая чалма, на плечах — чёрный суконный плащ, опушённый соболем; безрукавка суконная голубая, в самой Шамае сшитая, штаны суконные, сапожки, должно быть, казанские; шёлковым вышитым платком подпоясан...

Один лишь этот человек приложил пальцы правой своей руки ко лбу в ответ на приветствие Офонаса. Губы юноши тронула улыбка легчайшая. Он сделал Офонасу знак рукой — взмахом повелевая приблизиться. Почтение к сильным и знатным мира сего и почтительное повиновение им отличало людей того времени, когда пришлось народиться на белый свет и жить Офонасу Микитину. Он тотчас приблизился к сидевшему, поклонился и произнёс ещё одно приветствие, слыханное в Нижнем среди торговых гостей азиатских:

   — Геджениз хайыр олсун! — Ваш вечер благоприятным да случится!..

Молодой человек улыбнулся ярко и чуть высокомерно, но проговорил тепло:

   — Мерхаба! — И махнул ещё рукой; на этот раз не Офонасу, а в полутьму дальнюю галереи.

Но тотчас явился из полутьмы слуга с чашей для Офонаса, поставил чашу на стол, глиняную, глазурованную, и налил из кувшина в чашу чёрный напиток.

Юноша велел Офонасу сесть и приказал слуге:

   — Позови старуху Офтоб!

Офонас сидел, будто скованный, и не решаясь пить чёрную жидкость. Поспешно пришла к стольцу та самая прежняя провожатая в душегрее и с головою, покрытой кисейкой.

   — Верни ему саблю и деньги излишние, какие здесь взяли у него! — приказал старухе молодой гость; и продолжил с насмешкой: — Ты, верно, положила своими руками гашиш в пилав для угощения этого неверного бедняги?

Старуха принялась клясться, что ничего дурного не делала; затем призналась, что велела положить в пилав — кушанье из бараньего мяса и сарацинского пшена — совсем немного гашиша... Прибежал другой слуга и принёс Офонасову польскую саблю и мошну, а также и пояс, в котором ещё оставались монеты. Офонас невольно хлопнул себя по колену — как же это он не приметил отсутствие пояса и сабли! Он борзо опоясался и саблю накрепил...

   — Выпей кахву, — сказал голосом властным юноша, когда слуги и старуха отдалились от стольца. — Напиток видится тебе чёрным и горьким, он таков и есть, но кахва проясняет рассудок. Пей же!

Офонас покорно отпил и проглотил. Рот затопила горечь.

   — Ты, должно быть, прежде никогда не пробовал гашиш?

   — И даже не ведаю, что это такое!

Собеседник Офонаса усмехнулся, но отвечал серьёзно:

   — Это высушенная смола, произведённая из растения, называемого гиндустанской коноплёй. Человек, отведавший гашиша, видит чудеса перед глазами своими; но горе навыкшему вкушать гашиш: такой несчастный проживёт недолго... Расскажи мне, какие чудеса ты увидел?..

Офонас смутился, но сердце скрепил и ответил прямо:

   — Я не видел никаких чудес, господин милостивый. Я был с женщиной.

   — Должно быть, она привиделась тебе в опьянении, вызванном зелёной смолой гиндустанской конопли...

   — Она была в яви, — тихо возразил Офонас.

Молодой человек властно хлопнул в ладоши, и старуха полнотелая прибежала тотчас.

   — Скажи мне, матушка Офтоб, — юноша небрежно откинулся к стене, явственно забавляясь происходящим, — скажи мне, какую из своих девушек ты отдала нынче этому несчастному неверному?

Старуха, видно было, что колеблется, медля с прямым отговором. Наконец она всё же сказала:

   — Я привела ему Зейнаб...

   — Но разве он имел с ней дело? — допрашивал юноша.

Старуха покосилась на саблю Офонаса.

   — Нет, — выговорила тишком-тишком... Подалась в сумрак...

   — Это гашиш. — В голосе юноши прозвучало странное печальное смирение. — Эта гиндустанская конопля обманула многое множество людей, потому что она может быть прекраснее самой прекрасной женщины на свете! А ты не почитай себя обманутым и скажи мне, кто ты и откуда, и куда лежит твоя дорога...

Офонас послушно начал говорить о Руси, о Твери, о своих спутниках, о том бедственном положении, в коем они все очутились, назвал своё имя...

   — Русы... — Внимательно и с любопытством оглядели Офонаса чёрные продолговатые глаза-очи... — Но почему нет на твоём лице и на шее твоей рисунков?

   — Каких рисунков? — искренне подивился Офонас.

   — Я читал в одной старинной книге, что лица и тела русов изрисованы чёрными и красными линиями со лба до пяток...[20]

   — Такого обычая не ведаю я. Только девицы и женщины белят и румянят лица и чернят брови...

   — Должно быть, обычай разрисовываться с головы до ног был языческим...

   — Мы — не язычники, — тихо возразил Офонас.

   — Я знаю. В северных странах исповедуют греческую веру в пророка Ису, которого называют Богом...

   — Иисус Христос — сын Божий...