Семь отмычек Всевластия - [92]

— А что, Горыныч не один? — не выдержал Афанасьев и хлопнул ладонью по громадной туше Змея.

— Никто не знает. Число Змеев известно лишь Укротителю. Мой отец называет его Аймак-багатур, в переводе на язык русов — «богатырь, стоящий целого войска».

Женя выдохнул и в промежутке между двумя ударами сердца спросил:

— А кто твой отец?

Сартак, казалось, не слышал вопроса. Он спокойно продолжал:

— Прошло три по десять и еще восемь лун, как Аймак-багатур пришел к нам. (Три по десять и еще восемь — тридцать восемь месяцев, больше трех лет, машинально сосчитал Афанасьев.) Все в Орде слушают его, и даже отец порой преклоняет слух к его советам.

Он ходит в коротком красном халате с загадочными письменами, и сами Змеи слушают его. Он славен не только в бою и мудрости, но и в потехе. Дал он монголам новую забаву, в которую отец наверняка захочет сыграть с вами.

Заходило солнце. Внизу блеснула излучина реки, и тотчас же Змей Горыныч, повинуясь Сартаку, пошел на снижение. Перед глазами путешественников расстилался огромный монгольский лагерь. Неисчислимые табуны лошадей, сотни и тысячи юрт, а посреди всего этого — громадный светло-пурпуровый шатер, словно облитый свежей кровью в лучах заходящего светила.

— Шатер отца, — горделиво показал Сартак.

— Да кто твой отец?

Сартак обернулся, и Афанасьев впервые увидел, как углы его узкого рта раздвигает улыбка. Молодой монгол ткнул Змея шестом и ответил:

— Мой отец — великий владыка и полководец, могучий Бату-хан, чьи силы неисчислимы.

— Черт побери! — воскликнул Афанасьев. — Ну конечно! Хан Сартак, сын Батыя, христианин и побратим Александра Невского! То есть, — поправился он под недоуменным взглядом Сартака, — будущий хан и будущий… христи… В общем, вот так.

— Ты умеешь прорицать будущее? — спросил юный монгол и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Могучий Укротитель, славный Аймак-багатур, тоже умеет прорицать. Он предсказал отцу взятие Киева и Чернигова, а моему побратиму (ты верно назвал его имя) Александру — победу над тевтонами на озере, закованном в лед.

— Оставим исторические экскурсы, — вмешался Пелисье. — Монгольский лагерь!.. Мы на месте. Воевода Вавила, Поджо, пробуждайтесь! Приехали. Не верю своим глазам, — тихо добавил он, покачивая головой с нарастающей амплитудой.

Змей Горыныч приземлился в пятидесяти метрах от ханского шатра. Последний — шатер — был размером с небольшой стадион. Наверное, в нем могли бы поместиться полторы-две тысячи человек. Место посадки чудища тотчас же было оцеплено сотней воинов из личной охраны хана.

«А что, если этот Сартак скажет сейчас порвать нас на куски, — мелькнула в голове Афанасьева тревожная мысль, — тогда никакой Эллер и его наследственный молот Мьелльнир нам не помогут».

Наверное, он переоценил коварство Сартака. Сын Батыя соскользнул с покорно приникшего к земле Змея Горыныча и, сказав несколько слов кэшиктэнам — гвардейцам, входящим в личную охрану хана, исчез за пологом гигантского шатра. Монгольские воины стояли неподвижно, даже не глядя в сторону Змея и его пассажиров, хотя вид крылатой громадины с прикрученной к спине целой телегой (явно русской постройки!), бесспорно, был любопытен.

— Пошел ябедничать папаше, — произнес Пелисье по-французски, дабы быть уверенным, что его никто не поймет. — Не люблю я этих азиатов. Нет, я не расист, просто у нас в Париже сейчас столько негров и арабов, что не знаешь куда деться чистокровному французу.

— Тоже мне чистокровный, — буркнул Афанасьев по-русски, — наполовину кацап. А этот хан Батый — суровый родитель. Я бы своего сына с таким чудищем, как Горыныч, да еще на Русь, ни за что не отпустил бы! Впрочем, монголы стояли за то, чтоб подрастающее поколение было закаленным.

— Никогда не видел такой рати! — сказал заметно протрезвевший воевода Вавила, водя осовелыми глазами вокруг себя. — Даже в Суздальской земле, где под началом Коловрата бился я с…

Дружинник Гринька поспешно дернул его за рубаху.

Из шатра вышел Сартак. Он успел переодеться и теперь был в роскошном алом халате, расшитом золотыми цветами. Сын хана сказал:

— Великий хан желает зрить вас.

Батый сидел на золотом ханском престоле, символе его власти. Властелин Золотой Орды оказался сухоньким человеком неопределенного возраста и довольно-таки неопрятного вида, с узким морщинистым лицом и черными глазами, зарывшимися в складках желтовато-смуглой кожи. А ведь ему, припомнил Афанасьев, в данный момент еще нет и сорока лет. По вискам хана свешивались туго свитые сальные косички, а на его голове виднелся головной убор, напоминавший перевернутую вазу для фруктов. Ваза была из золота и обильно изукрашена самоцветными камнями.

— На колени! — рявкнул начальник Батыевой охраны, здоровенный монгол в узорчатом кольчужном панцире явно китайского производства, которому разве что не хватало надписи «Made in China». Правда, в те времена все китайское считалось свидетельством наивысшего качества, в отличие от российской действительности образца XX века.

Воины подтолкнули путешественников щитами, сбивая их в одну кучу и пригибая за плечи. Афанасьев еще и подумать не успел, как следует поступать в таком случае, как могучий Эллер и проснувшийся Поджо одним коротким усилием расшвыряли не самых слабых монгольских воинов. Эллер открыл было рот, но Женя, поняв, что дальнейшее неповиновение смерти подобно, выступил вперед и сказал по-русски: