Семь храмов - [99]
— Ты видел меня обнаженной, я обязана была наказать тебя.
— Но это же была ловушка!
Она погладила меня по лицу.
— Я знаю, что ты не виноват. В ином случае ты умер бы нынче вечером вместе с Загиром. Пора бы ему уже быть здесь.
В мою сведенную судорогой ладонь через металл пистолета перешло тепло ее тела; я сунул оружие в нагрудный карман. Оно не мешало мне. Оно согревало, словно подаренный медальон. Девушка отвернулась и поглядела в сторону темного Нусельского моста. И тут же ее лицо осветили отблески фар. Она приветливо улыбалась. На голове у нее я заметил капюшон монашеской рясы. Одеяние украшала нагрудная эмблема, вышитая серебряной нитью: обруч и молоток.
Свет пробивался сквозь густую темень, два белых конуса превратили устье моста в театральную сцену. Мне хватило нескольких секунд, чтобы оглядеть тех, кто собрался на ней. Они стояли полукругом — сорок незнакомцев, одетых так же, как Розета, все — с капюшонами на головах, однако некоторые лица мне удалось-таки рассмотреть. Я узнал Гмюнда, самого огромного из заговорщиков, и безуспешно поискал взглядом его вечного спутника. Еще я увидел учителя Нетршеска, который не следил за приближающимся автомобилем, а с грустной улыбкой смотрел на храм: близорукие глаза старика словно пытались разглядеть среди теней, отбрасываемых каменными столбами, самого талантливого из его учеников. Улыбка Нетршеска была виноватой и не походила на те, что мы привыкли видеть на лицах пожилых людей.
В нескольких шагах от моего учителя хмурилось обрамленное складками капюшона лицо Труга — ожесточенное, с искаженными гневом чертами. Труг смотрел прямо на меня. Заметив мой взгляд и приветственный жест, доктор мгновенно отвел глаза, сплюнул и выпростал из широкого рукава руку, чтобы узнать, который час.
И еще одного человека из пришедших сюда мне уже приходилось встречать на улицах Праги: маленькая головка, сердито поджатые губы, большие очки. Та самая низенькая женщина, которая у подножия Святого Аполлинария заметила на статуе девочки венок из цветков мать-и-мачехи.
Автомобиль промчался через мост и ненадолго пропал за поворотом. В ту же секунду где-то в стороне зарычал мотор и на противоположной стороне улицы двинулась с места огромная тень: оранжевый автомобиль со стрелой подъемного крана перегораживал Загиру дорогу. Кабина казалась пустой, но время от времени за ее стеклом мелькал огонек ярко-рыжих волос: это коротышка-водитель ловко управлялся с баранкой.
Загир всегда ездил очень быстро. Его машина не успела затормозить, она даже не свернула с прямого пути, кончившегося там, где начиналось Семихрамье. Столкновения с краном мы не услышали, раздался только неописуемый звук, похожий на тот, что издает жестянка из-под лимонада, если ее резко раздавить. Наступила совершенная тьма, потом свет взметнулся в ночной воздух и тут же утонул, снова вынырнул и снова погас. Автомобиль крутился чертовым колесом, сорвавшимся со своей оси, он пронизывал тихую ночь и выделывал красивые световые кульбиты. Он взмыл высоко над нашими головами и описал плавную дугу. Розета улыбнулась и зааплодировала, как ребенок в театре. Ни за что на свете не хотел бы я увидеть сейчас ее лицо.
Я знал, что я сделаю: сбегу по лестнице на Альбертов, скроюсь среди университетских зданий и как можно быстрее свяжусь с Олеяржем. Если меня будут преследовать, я начну стрелять, патронов у меня достаточно. А если они меня настигнут, то последнюю пулю я припасу для себя. Но прежде я буду сопротивляться и не пощажу никого. Я отомщу за Загира, которого убивают прямо у меня на глазах, за старого Нетршеска, которого они заманили в свое кровавое общество, за себя, ибо они использовали меня в своих целях. А еще я отомщу за Розету: за то, что несчастную жертву научного прогресса превратили в кровожадное чудовище… Я знал, как я поступлю, и все же я так не поступил. Эта прекрасная и несчастная девушка даровала мне жизнь, сделала возможным мой побег, позволив не участвовать в безумии, что ожидает меня в догусовском братстве. Разве мог я покинуть ее?
…Глядите-ка, полет машины замедляется, еще одна плавная кривая, на этот раз автомобиль устремляется вниз, он вот-вот рухнет прямо на дорогу; но пока еще висит над членами Братства Тела Господня и заливает белым светом темно-красный циферблат луны, чей пылающий лик явился над Прагой, как на картине Каспара Фридриха,[57] железный молот маятника, что вот-вот перестанет раскачиваться: он замедляет темп, уменьшает размахи, замирает окончательно… нет, он все еще едва заметно подрагивает. Люди смотрят вверх, никто не шевелится, и я тоже не в силах отвести взгляд. Случилось невозможное: Время замерло в ожидании некоего сигнала.
А потом… потом маятник сам по себе снова ожил. Прежде чем на гигантский циферблат опустилась черная вуаль, произошло какое-то движение — то ли это действительно часовая стрелка, то ли просто струя воды, стертая невидимой щеткой… но часы больше не показывают полночь, что-то крутится и перемещается, и то, что секунду назад казалось застывшим, соскальзывает на несколько делений назад — в незнаемое безвременье.