Семь храмов - [43]

Мы прошли мимо стойки портье, поднялись по лестнице на второй этаж и постучали в дверь под № 6. Послышалось «Войдите!», и мы ступили внутрь. За обширным холлом, из которого незнамо куда вело несколько дверей, виднелась удобная гостиная, выдержанная в светлых тонах; ковер, обои и основная часть мебели были белыми, самым темным цветом тут был кремовый. Первое, что привлекло мое внимание, да так, что у меня просто глаза разбежались, были цветы. Они стояли в прозрачных стеклянных и матовых хрустальных вазах, и взгляд встречал их абсолютно повсюду: на полу, на журнальном столике, на комоде, на подоконниках. Георгины — или астры — в огромных количествах, лохматые головки хризантем, среди которых виднелись крапчатые звезды лилий. Но самое сильное впечатление производили белоснежные розы, которые представились моему жадному взору в самых разных стадиях цветения. Их вазы были тяжелыми и округлыми, как перевернутые купола; грубая резьба хрусталя вызывающе контрастировала с лепестками мягче китайского шелка.

Этот роскошный пир для глаз кое в чем, однако, меня разочаровал. В полукруглой стенной нише в дальнем углу стояла высокая китайская ваза, черная, блестящая, с изображением зеленого извивающегося дракона, покрытого чешуей. В нее было засунуто не меньше тридцати мертвенно-бледных калл — гладких, точно свадебные рубашки, и холодных, как саваны. От них исходил ужас, они портили сияющее великолепие сотен приветливых цветов, они бесстыдно тянули ко мне свои длинные изогнутые головки — точно дразнились. Мне подумалось, что цветы эти — хищники и что питаются они человеческим мясом.

Я отметил и еще кое-что необычное: тяжелый аромат, плывший по комнате, не был цветочным. Больше всего он напоминал ладан, но ладан, смешанный с чем-то… что-то терпкое, сладковатое и едкое, табак с дикими травами или какое-то медленно тлеющее сушеное растение.

— В вашу честь, — Гмюнд оторвал меня от размышлений и, протянув мне правую руку, левой широким жестом обвел помещение. Он поднялся с кушетки, на которой прежде сидел, читая английскую газету, и тут же занял собой едва ли не половину комнаты. (Только не подумайте, пожалуйста, будто гостиная была невелика.) Рыцарь из Любека был облачен в темно-зеленую рубашку без галстука и с расстегнутым воротом, коричневый вельветовый пиджак и черные брюки в тонкую серую полоску. На ногах — удобные мокасины, в руке — наполовину выкуренная сигара. Он несколько напоминал Уинстона Черчилля — правда, с бородой и усами.

Он пригласил меня сесть, а Прунслику сказал, что тот ему пока не нужен. Коротышка прикинулся, что не слышит, и устроился на подоконнике между горшками буйно цветущих тубероз. Когда вошел официант с блюдами, полными закусок, и графином розового вина, он заказал себе бренди.

На подносе оказались свежие, почти горячие, булочки, шар холодного масла величиной с кулак, мясное ассорти (в том числе куски ростбифа, свернутые наподобие розовых бутонов), сыры — твердый желтый, мягкий белый и еще один, слегка расплывшийся и, судя по запаху, то ли французский, то ли швейцарский… авокадо, хрен, фаршированные оливки, маринованные огурцы, сушеные сливы и вдобавок тот самый колючий плод, который ел тогда в больнице Загир и который рыцарь сейчас особо рекомендовал моему вниманию, назвав его иностранным словом «дуриан».

Я выбирал, что бы положить на тарелку, а Гмюнд внимательно следил за мной. Ощущал я на себе и взгляд его товарища. Я взял кусок твердого сыра и оливку и уселся с этой добычей на диван. Прунслик расхохотался на своем широком подоконнике и что-то бросил Гмюнду — это оказалась мелкая монета, которую великан с поразительной ловкостью поймал и сунул в карман. Он тоже отчего-то развеселился. Я не знал, как мне поступить — присоединиться к их веселью или не обращать на него внимания и заниматься своим ужином.

— Извините, — сказал Гмюнд, — вы наверняка уже поняли, что мы заключили пари. Раймонд уверял, что из церкви вы вернетесь очень голодным и наброситесь на мясо. Я же полагал иначе: хотя вы и будете мечтать о мясе, вы все-таки выберете что-нибудь более скромное.

— Я кажусь вам скромным?

— Да. Вы застенчивы от природы, а ваше воспитание еще усилило эту черту; вас всегда надо усердно потчевать. В общем, ешьте и пейте, причем именно то, что вам нравится. А может, вы предпочли бы что-то другое? Я могу заказать для вас рыбу в ресторане на набережной, они там отлично готовят форель, я часто к ним захаживаю. Не стесняйтесь, в этой гостинице любят угождать.

— Меня совершенно устраивает то, что стоит на столе, просто я не привык к такой еде. — Я глотнул из бокала, чтобы набраться храбрости, а потом положил себе на тарелку кусочки курицы в укропном соусе и тонкие ломтики мяса. Набив полный рот, я вдруг осознал, как некрасиво это выглядит: точь-в-точь бедный родственник в гостях у разбогатевшего кузена. Я заставил себя жевать помедленнее. В глазах хозяина заиграли изумрудные искорки. Инстинкт подсказал мне, что он прекрасно понимает, что творится в моей душе.

— Я понимаю вас, Кветослав, — сказал он тихо. — Когда-то я тоже был стеснительным. Мне стоило большого труда изменить хотя бы свое поведение, ибо натуру изменить невозможно. Но я предлагаю поговорить как раз о вас, потому что обо мне вы узнали уже достаточно.