Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история - [38]

.

«Хуже всего для нас будет, если Россия прекратит поставки», — рассуждал Вайцзеккер, который вместе с Риббентропом и послом в Москве Шуленбургом считал предпочтительным для Германии континентальный вариант, а не войну^{126}.

В своем экономическом взгляде на историю Сталин и Молотов в известном смысле воскрешали мысли Каутского, Бебеля и Гаазе, утверждавших после марокканского кризиса 1911 г., что войну предотвратили экономические интересы и боязнь обрушить имперский режим. Последующие события показали, что тут имела место серьезная диагностическая ошибка. При обсуждении возможных направлений будущей немецкой атаки такого типа анализ заставлял Сталина, его военных и других советников предполагать, что ее целью станет украинский хлеб.

Другой повод сомневаться в нападении Германии, очевидно, заключался в невозможности для нее воевать на два фронта. Хотя в Берлине были полностью уверены, что Англия капитулирует («через два-три месяца», как повторяли немцы и осенью 1940 г., и зимой 1941 г.), в Москве на ситуацию смотрели совершенно иначе. Во-первых, после переизбрания Рузвельта в ноябре и принятия вслед за тем закона о ленд-лизе Советы поняли, что вне зависимости от того, вступят США в войну или нет, они будут всячески поддерживать Великобританию, образуя с ней единый блок[15]. Противостояние англичан воздушному блицкригу произвело на СССР большое впечатление. То, что Молотов, находившийся с визитом в Берлине в ноябре 1940 г., вынужден был укрываться в бункере Риббентропа, пока город бомбили британские ВВС, напоминало сомневающимся: Англия никуда не делась. Это также доказывало, что, хотя она, конечно, продолжит попытки втянуть СССР в войну, былого риска ее объединения с Германией уже не существует.

Великобритания оборонялась и в Средиземноморье, мог констатировать Сталин. Об этом свидетельствовали сопротивление англичан в Ливии и победа в Таранто в то время, когда греки осенью—зимой 1940–1941 гг. заставили присмиреть итальянскую армию. Таким образом, хотя в оккупированной Европе германская мощь казалась непобедимой, а английское сопротивление походило больше на чудесную отсрочку (по мнению и самих англичан, и Гитлера), Сталин судил по-другому. Он считал, что именно там (в Средиземноморье) уже проходит настоящий фронт и Гитлер не рискнет открыть второй.

Кстати, для СССР угроза войны на два фронта перестала существовать со времен большого турне японского посла Мацуоки в Москву, Берлин, Рим и снова в Москву, в ходе которого Япония 14 апреля 1941 г. подписала с Советским Союзом пакт о ненападении. Как и подписание советско-германского пакта, это был настоящий праздник для Сталина и Молотова. Они провожали Мацуоку на поезд совершенно захмелевшие^{127}.

Посланец императора Хирохито не преминул предложить Сталину помощь в осуществлении его хорошо известной мечты о выходе к «теплым морям» — скажем, через Карачи в Индии, когда тот будет освобожден от британского ига. Мацуока также объяснил, что Япония воюет не с китайским народом, а с Чан Кайши — орудием англосаксонского империализма, и выразил пожелание, чтобы СССР прекратил оказывать последнему помощь. Сталин ничего на это не ответил, лишь указал, что его очень волнует будущее Сахалина (особенно, разумеется, северной части полуострова). Он упирал на то, что благодаря пакту Япония и Россия, бывшие врагами на протяжении полувека, теперь становятся друзьями.

Конечно, оставался еще спор между Маньчжоу-го и Монголией, и поддержка одной стороны Хирохито, а другой — Сталиным могла породить конфликт. Но ни тот, ни другой такого конфликта не желали. Для них наибольшее значение имел договор о нейтралитете между Россией и Японией[16].^{128}

Успокоившись за положение на востоке, Сталин боялся совершить малейшую оплошность на западе, поддавшись на возможную провокацию.

С того момента, когда, зная о собственных слабых местах, Сталин смог оценить жалкие достижения люфтваффе в небе на Великобританией, а также поражение итальянцев на Средиземном море, и до подписания пакта с Японией, то есть с октября 1940 г. по апрель 1941 г., хозяин Кремля постоянно отступал перед агрессивным продвижением Германии в придунайскую Европу. Он всячески оттягивал испытание сил, желая любой ценой избежать его до 1942 г.

Можно без преувеличения сказать, что он вел политику «в духе Мюнхена».

Разумеется, Молотов заявлял Германии протесты, но чисто риторически. Факты говорят сами за себя: Венский арбитраж, военное присутствие Германии в Румынии, а затем и в Болгарии, пассивность СССР перед лицом вооруженной интервенции в Югославию — и это несмотря на договор о поддержке со свергнутым режимом. Единственная граница, которую Гитлер тогда не пересек, — регион нижнего Дуная, разорение которого могло лишить его румынской нефти^{129}.

Риббентроп представлял все эти немецкие инициативы как меры, призванные воспрепятствовать посягательствам англичан на Балканы, казалось, подтверждавшимся помощью, которую британцы оказывали Греции, пока не были вынуждены оттуда убраться.

Тем не менее, Сталин отныне считал главным врагом Германию. И, дабы его ни под каким предлогом не заставили вмешаться в войну, дал указание разрозненным остаткам коммунистических партий действовать в дальнейшем не согласно решениям Коминтерна, а исходя единственно из интересов их собственных стран. Такая национализация Интернационала стала еще одним отступлением.