Семь бойцов - [48]

Я слышал ее ровное дыхание, слышал, как бьется ее сердце, и не был уверен, что она спала. Сквозь рубашку я ощущал тепло ее ног. «Попытайся думать о положении на фронте, о своих товарищах. Думай о чем угодно, только не о ней!..»

Девушка пошевельнулась, отодвинулась от меня и перевернулась на спину.

— Ты не спишь? — спросил я.

— Нет.

— Почему?

— Не могу уснуть.

Голос ее звучал спокойно. «Знаю я, почему ты не спишь, — мучился я. — Больше мы не будем спать рядом, или…» И как будто это так и надо, я обнял девушку.

Это не то, что ты думаешь, — сказала она.

— Неужели?

— Нет. Стыдно мне за тебя, — продолжала она. — Я так тебе верю.

Но я, казалось, не слышал ее. Подобно человеку, впервые оказавшемуся на театральных подмостках и ослепленному огнем рампы. Подобно солдату, принимающему награду из рук генерала перед лицом всей дивизии. Я чувствовал, что мир стал шире и прекраснее, чем раньше. И в то же время я был похож на щенка, впервые переползающего через порог пещеры и ошеломленно замершего перед волной весеннего света, не имея храбрости ни отползти обратно, ни броситься вперед.

— Как тебе не стыдно? — произнесла она тоном, полным желания меня унизить.

— Мне не стыдно, — холодно возразил я.

— Тогда скажи… чего ты хочешь?

— Ты не рассердишься?

Девушка села, повернувшись ко мне спиной. Луна освещала ее худые лопатки. Призрачный свет прорвался сквозь сосновые ветки, и лес словно бы озарялся серебристым пламенем. «Это хорошо, что она сердится! — подумал я. — Пусть лучше сердится, чем будет надменно холодной…»

— Оставь меня!

— Нам давно надо объясниться.

Голос мой зазвенел от волнения. Разговор, начатый подобным образом, не может легко кончиться!

— Ты хочешь сказать, что любишь меня? — спросила она сквозь слезы.

— Этого я еще не сказал.

— От переправы?

— Нет, это не от переправы. Весь путь, пока мы все вместе шли, я думал о тебе!.. «Разве ты не замечала этого?» — мелькнула у меня мысль.

— Запомни, для меня это серьезная пора, — сказала девушка.

— Слушай, — возразил я. — Если есть еще хоть один человек, который столько держался, так это я.

Она нагнулась. Волосы закрыли ее лицо.

— Ты не ошибаешься?

— Нет, — ответил я, чувствуя иронию в ее голосе.

Я был слишком взволнован, чтоб понять, на что она решалась. Но при виде ее слез меня охватила такая неуверенность, что я вновь называл себя грубым солдатом, который не знает, что надо сказать женщине в нужный момент. «Я не понимаю, что значат ее слова, и не могу разгадать ее мысли. Все растерялось из жизненного опыта и проницательности, если что и было…»

VII

Там, на горизонте, из тучи лил дождь. Пелена его напоминала занавес над лежащей впереди местностью. Дул ветер. Вдали виднелись снеговые вершины. Я был уверен, что мы на подходе к Дрине. К югу тянулась дорога, белая и пыльная. Наверняка по ней ходили итальянские автомобили. В стороне от дороги — густые деревья, на холме — какая-то обгорелая церковь.

Я смотрел на дорогу, лежавшую прямо перед нами. Два месяца мне не приходилось видеть проезжей дороги. Это первая. Последнюю я раскапывал со своим взводом, когда нужно было взорвать небольшой бетонный мост.

Нам приказали раскопать полотно на одном из поворотов. Окончив свою работу, мы все время держали этот участок под огнем, чтобы не дать противнику поправить дорогу. Немцы попытались один раз это сделать, но вернулись, потеряв двоих убитыми: мы устроили ловкую засаду. А вообще-то за всю неделю не произошло ничего значительного. Весь этот район, километров шестьдесят в ширину и километров на восемьдесят в глубину, удерживала наша третья дивизия. И теперь из этой дивизии не осталось никого, кроме меня и девушки, чтобы прикрывать этот район. «Пусть не здесь, — успокаивал я себя, — но где-то в другом месте остались наши силы… Пусть наша дивизия разбита, но у нас есть и другие дивизии…»

Оглянувшись, я увидел вершину той, последней, горы, которую перешел в составе бригады.

Вдалеке на дороге показался военный грузовик. Пофыркивая, он взбирался на гору, и пыльная дорога исчезала под его колесами, превращаясь в клубы белого дыма. Вот грузовик уже совсем близко. Шофер сидел, свесив одну руку в окно. Пилотка на нем была надета набекрень. Рядом с ним в кабине сидел один солдат. «То-то шофер и пижонит, — подумал я. — Будь рядом с ним сержант, он бы и пилотку надел как следует, да и руку подобрал…»

Трехтонный грузовик был покрыт брезентом. За первым грузовиком на приличном расстоянии появился еще один, следом — третий, и все три исчезли за очередным поворотом. Согнувшись, мы замерли за кустом можжевельника. Когда опасность миновала, мы повернулись друг к другу и улыбнулись уголками губ. Я заметил, что Аделу тоже взволновала близость дороги. И чужих солдат. Вскоре фырканье моторов замерло, и вокруг снова стало тихо и спокойно, как раньше.

Я решил во что бы то ни стало пересечь дорогу одним прыжком. Нужно только выбрать удобный момент, поскольку не шутка перейти открытую дорогу посреди бела дня. И хотя мы находились вдали от населенных мест, каждую минуту по дороге могла проехать машина. Напрягая слух, я вдруг различил что-то, похожее на жужжание пчелы. И действительно, только мы с Аделой приготовились перескочить дорогу, как снова зарычали моторы. Адела замерла и вопросительно посмотрела на меня.