Семь бойцов - [17]

Передо мной лежит записная книжка немецкого унтер-офицера. Она перешла ко мне вместе с его штанами. Я в состоянии перевести каждое пятое слово. И этого достаточно, чтобы понять основное, а фантазия дорисует остальное. Листаю страницы. Мелькают имена Бруно, Гофмана, обер-лейтенанта Ванга. Как же прошли четыре последних дня? Четыре дня из жизни человека, чьи штаны я ношу?

…За четыре дня до своей смерти унтер, видимо, грелся где-нибудь на солнце и размышлял. «Нет, — говорил он себе, — я не очень ненавижу врага. В самом деле, я ведь не очень не люблю партизан. Я даже стал уважать их за храбрость». Люди, которых он уважал, безусловно, были хорошими солдатами.

— Следует признать, что они продержались два года, — вполголоса произнес он.

— Что? — спросил Бруно.

— Я думаю, что приятнее разбить врага, который умеет драться.

— Мне бы хотелось, чтоб они были послабее.

— Ты никогда не станешь солдатом.

— Вы меня не так поняли, фельдфебель, — покраснев, как рак, сказал Бруно. — Солдаты нужны нам в другом месте.

Они, должно быть, несколько минут помолчали.

— Будем ли мы завтра участвовать в их уничтожении? — спросил Бруно.

— Я думаю, нет. С этим покончат егеря.

Победа была налицо, если считать, что они вывели из строя одиннадцать тысяч партизан. В этом им немало помог тиф. Они восхищались своей артиллерией, взбиравшейся на неприступные утесы, и своими саперами, что прокладывали тропы там, куда прежде не ступала нога человека. «Только немцы могли этого добиться! Лучшие солдаты всех времен! Но, — размышлял Гофман, — вместе с итальянцами нас было свыше девяноста тысяч. — И эта цифра смущала его. — А их в пять раз меньше! И если их не раздавить, они снова создадут свободную территорию[5]… Их нужно уничтожать всех до одного! Нужно с корнем вырывать эту сорную траву!» — убеждал себя Гофман в канун боя.

Я перевернул страничку записной книжки.

Вот Гофман увидел, как патруль привел пленных партизан — двух мужчин и девушку. Гофман и Бруно подошли ближе, к офицерской палатке. Девушка была маленькая, светловолосая, миловидная.

— Из какой вы части? — спросил их лейтенант.

Все трое молчали. Высокий широкоплечий партизан сверху вниз смотрел на часовых. Руки ему связали тонкой льняной веревкой, отчего пальцы затекли и припухли. Он производил впечатление сильного человека. Его правое плечо опоясывал бинт. Другой партизан был поменьше ростом и помоложе.

Старший спокойно выдержал взгляд лейтенанта и не произнес ни слова.

— Вы! — офицер ткнул пальцем в младшего.

— Из пролетарской, — произнес тот, поперхнувшись.

Вскоре он рассказал, что служит всего третий месяц, и объяснил, где находилась его часть, когда он с ней расстался.

— Где теперь ваша часть?

Молодой партизан махнул рукой куда-то на запад. Лейтенант понял. Потом он снова обратился к старшему: не желает ли пленный дать сведения немецкой армии?

Высокий партизан покорно подошел к офицеру вплотную, словно желая сообщить ему что-то очень важное и вдруг, неожиданно согнувшись, ударил связанными руками лейтенанта по лицу.

Немецкий офицер оцепенел. Потом отскочил на два шага и расстегнул кобуру. В этот момент выстрелил кто-то из часовых. Высокий партизан упал, сраженный пулей в затылок.

Стоя под высокой сосной, Гофман вспоминал Вильгельмштрассе и Аллею победы. Чудесные берлинские аллеи! Обширный парк пересекает город. И его вилла с колоннами! Он представил себе переднюю и подумал об отцовской библиотеке. Там он часто работал, и все предсказывали, что из него получится способный инженер.

Когда он приезжал домой, отец разочарованно спрашивал:

— Ты еще фельдфебель?

«Германия растет, — любил повторять отец, — и ты должен расти вместе с нею!»

Отец мечтал о Великой Германии. Но Гитлера считал плебеем, выскочкой. Если б Гитлер занимался только армией, все было бы в порядке. Но во главе Германии должен стоять другой человек. В последнее время отец избегал откровенных разговоров. Наверное, те ему не очень доверяли. И хотя отец был профессором университета и обладал отменными манерами, карьере Гофмана это не очень помогало.

Приятель Гофмана давно уже получил звездочки лейтенанта. Правда, он погиб под Сталинградом…

— Расстреляй их, — приказал лейтенант Гофману.

— Не меня! — закричал молодой партизан. — Я ни одного вашего не убил!

Что ты уговариваешь их? — только и произнесла девушка. — В них плевать нужно!

Руки у нее не были связаны. И она шла сама усталой, но гордой походкой. Гофман пошел за патрулем, уводившим пленных в лес.

При переходе через полувысохшую речушку молодой партизан ринулся в лес. Нескольких выстрелов, пущенных ему вдогонку, было достаточно, чтобы уложить его, но, воспользовавшись суматохой, девушка тоже попыталась ускользнуть. Она проворно скрылась в зарослях можжевельника. Гофман встал на одно колено. Из этого положения ему лучше было видно ее мелькавшую в ветках голову. Раздался выстрел, и Гофман увидел, как партизанка, словно бы поскользнувшись, упала. Но патрули, обшарив соседние кусты, не нашли ее. Гофман срочно вызвал солдата с собакой. Огромный черный пес нетерпеливо подпрыгивал на месте, радуясь выходу на охоту. Он обнаружил партизанку метрах в ста, на краю поляны. С громким лаем он набросился на нее, но вдруг завизжал и отскочил в сторону. Из-под его огромной гривы хлынула кровь.