Сельский врач - [18]

— Ну, какое там у тебя дело? — спросил его Бенаси.

Табуро подозрительно посмотрел на незнакомца, сидевшего у доктора за обеденным столом, и сказал:

— Дело не в болезни, господин мэр, да ведь вы худосочие кошелька лечите не хуже, чем худосочие телесное, вот я и пришел посоветоваться с вами о затрудненьице, которое получилось у нас с одним сенлоранцем.

— Что ж ты не идешь к мировому судье или его секретарю?

— Э! да вы, сударь, посмекалистее их, и я буду куда увереннее в деле, ежели узнаю ваше суждение.

— Любезный Табуро, я охотно даю бесплатно врачебные советы беднякам, но не стану даром рассматривать тяжебные дела такого богача, как ты. Знания даются дорогой ценой.

Табуро начал теребить шапку.

— Если хочешь знать мое мнение, а на этом ты сбережешь немало монет, — ведь пришлось бы тебе их отсчитать судейским в Гренобле, — пошли мешок ржи вдове Мартен, той самой, что воспитывает приютских детей.

— Да я, сударь, пошлю с превеликим удовольствием, раз, по-вашему, так надобно. А не наскучу я приезжему гостю, рассказывая о своем дельце? — прибавил он, показывая на Женеста. — Значит, так, сударь, — продолжал он по знаку доктора, — тому месяца два, приходит ко мне один сенлоранец. «Табуро, — говорил он мне, — не продадите ли вы сто тридцать сетье ячменя?» — «Почему не продать, — говорю я. — Это мое ремесло. Сейчас, что ли, нужно?» — «Нет, — говорит он, — к весне: для посева яровых». — «Идет». Ну, поспорили мы тут о цене, а потом ударили по рукам, уговорились, что заплатит он мне за весь ячмень по последней рыночной цене в Гренобле и я сдам ему зерно в марте, считая усушку, ясное дело. А ячмень-то, сударь, все дорожает да дорожает — словом, цена на ячмень вздулась, будто закипевшее молоко. Деньги мне позарез нужны, я беру и продаю свой ячмень. Не подкопаешься, верно ведь, сударь?

— Нет, ячмень тебе уже не принадлежал, — сказал Бенаси. — Он был у тебя на хранении. Ну, а если бы ячмень подешевел, ты ведь заставил бы покупателя взять его по условленной цене?

— Тогда, может статься, молодчик ничего бы мне не уплатил. Кто же себе враг? Торговцу нечего упускать барыш, когда он сам в руки просится. К тому же товар — ваш, только когда вы за него уплатили. Верно ведь, господин офицер? Сразу видать, что изволили служить в армии.

— Табуро, — многозначительно сказал Бенаси, — не миновать тебе беды. Бог рано или поздно карает за дурные поступки. Ну, как можно, чтобы такой сметливый, грамотный человек, как ты, честно ведущий дела, стал в наших краях примером недобросовестности? Раз ты сам заводишь такие тяжбы, как же ты хочешь, чтобы несчастные бедняки были порядочными и тебя же не обворовывали? Батраки станут прогуливать, а не работать на тебя, и все у нас потеряют совесть. Ты не прав. Считалось, что товар уже отдан. Если бы сен-лоранский крестьянин увез ячмень, ты бы не взял его обратно; выходит, ты распорядился тем, что тебе не принадлежало, твой ячмень уже превратился в деньги, по вашему же уговору... Ну, продолжай.

Женеста бросил на доктора красноречивый взгляд, желая обратить его внимание на невозмутимый вид Табуро. Ни один мускул не дрогнул на лице ростовщика во время этой отповеди. Кровь не прилила ко лбу, маленькие глазки были безмятежны.

— Так вот, сударь, я обязался поставить ячмень по ценам нынешней зимы; ну, а мне думается, незачем его отдавать.

— Послушай, Табуро, отправляй ты поскорей ячмень или не рассчитывай больше ни на чье уважение. Даже если ты выиграешь тяжбу, про тебя пойдет слава, что ты — человек без стыда и совести, без чести, не держишь слово...

— Ну, не стесняйтесь, обзовите меня мошенником, подлецом, вором. Сгоряча и не то скажешь, господин мэр, чего тут обижаться. В делах, знаете ли, каждый за себя.

— Ты будто сам напрашиваешься, чтобы тебя так называли.

— Да ведь, сударь, ежели закон за меня...

— Не будет закон за тебя.

— Да уж верно ли вы это знаете, верно ли, а, сударь? Потому, видите ли, дело-то ведь нешуточное.

— Ну, разумеется, верно. Не сидел бы за столом — заставил бы тебя прочесть кодекс законов. Если дело дойдет до суда, ты проиграешь, и ноги твоей в моем доме больше не будет: я не принимаю людей, которых не уважаю. Ты тяжбу проиграешь. Понял?

— Вот и нет, сударь, не проиграю, — сказал Табуро. — Видите ли, господин мэр, ведь должен-то ячмень не я, а этот самый сенлоранец, я купил у него, а он возьми и откажись товар мне поставить. Мне только хотелось удостовериться, что дело я выиграю, а потом уж идти к судебному исполнителю да тратиться.

Женеста и доктор переглянулись, скрывая удивление, вызванное хитроумным приемом, который придумал ростовщик, чтобы узнать истину об этом подсудном деле.

— Ну что ж, Табуро, значит, у твоего сенлоранца совести нет, нечего заключать сделки с такими людьми.

— Эх, сударь, такие-то люди как раз и знают толк в делах.

— Прощай, Табуро.

— Слуга покорный, господин мэр и честная компания.

— Ну, как, — спросил Бенаси, когда ростовщик ушел, — не находите ли вы, что в Париже он быстро стал бы миллионером?

После обеда доктор и его гость вернулись в гостиную и весь вечер, до самого сна, проговорили о войне и политике Во время беседы Женеста выказал острую неприязнь к англичанам.