Сельский священник - [17]

— Вам, может быть, нужны деньги для ваших бедняков? — спрашивал в таких случаях старик Гростет, беря ее за руку. — Я охотно стану вашим сообщником в добрых делах.

— Увы, нельзя всех сделать богатыми, — со вздохом отвечала она.

В начале нового года произошло событие, которому суждено было перевернуть внутреннюю жизнь Вероники и произвести полную метаморфозу в чудесном выражении ее лица, сделав его, впрочем, еще более интересным для глаз художника. Обеспокоенный состоянием своего здоровья, Граслен, к великому отчаянию жены, не пожелал больше жить на первом этаже; он водворился в супружеских покоях и потребовал ухода за собой. Вскоре в Лиможе распространилась новость: г-жа Граслен ждет ребенка. Печаль ее, смешанная с радостью, дала понять друзьям, что, несмотря на всю свою добродетель, Вероника была счастлива, живя отдельно от мужа. Может быть, она надеялась на лучшую судьбу с тех пор, как прокурор суда стал ухаживать за ней, отказавшись от брака с самой богатой наследницей Лимузена. Отныне глубокие политики, которые между двумя партиями в вист ведут надзор за чужими чувствами и состояниями, заподозрили члена суда и г-жу Граслен в том, что они возлагали на болезненное состояние банкира некоторые надежды, почти полностью разрушенные последними событиями. Глубокие тревоги, отметившие этот период жизни Вероники, волнение, которое всегда вызывают у женщины первые роды, к тому же небезопасные, когда уже миновала первая молодость, — все побуждало друзей уделять ей еще больше внимания. Каждый окружал ее заботами, показавшими, насколько глубоки и прочны были их чувства.

Глава II ТАШРОН

В том же году Лимож стал ареной загадочной драмы. Речь идет о процессе Ташрона, в котором молодой виконт де Гранвиль проявил все свои таланты, заслужившие ему впоследствии пост главного прокурора.

Был убит некий старик, проживавший в уединенном доме в предместье Сент-Этьен. От предместья дом этот был отделен большим фруктовым садом, а от деревни — запущенным парком, на краю которого находилась старая, заброшенная оранжерея. Берега Вьены перед жилищем убитого старика круто обрываются вниз, открывая глазу течение реки. Покатый двор заканчивается над обрывом низенькой каменной оградой с расположенными на равном расстоянии пилястрами, между которыми, больше для украшения, чем для защиты от воров, тянется решетка из крашеных деревянных планок. Известный своей скупостью старик, по имени Пенгре, жил вместе с единственной своей служанкой, которая исполняла всю тяжелую работу по саду. Сам он ухаживал за шпалерами, подстригал деревья, снимал фрукты, отправлял их на продажу в город, а также торговал ранними овощами, выращивать которые был великий мастер. Племянница старика и его единственная наследница, бывшая замужем за мелким городским рантье, г-ном де Ванно, не раз просила дядю взять сторожа для охраны дома, всячески доказывая, что с его помощью можно было бы вырастить не одно плодовое дерево на участках, где теперь засевались лишь кормовые травы; однако старик неизменно отказывался. Такое ни с чем несообразное для скряги поведение вызывало немало толков и догадок в домах, где проводили вечера супруги де Ванно. Поминутно самые разноречивые заявления прерывали партию в бостон. Наиболее дошлые из игроков предполагали, что в люцерновом поле зарыт клад.

— Будь я на месте госпожи де Ванно, — говаривал один милый шутник, — я не стал бы мучить своего дядюшку. Убьют его? Прекрасно, пусть убивают. Наследство достанется мне.

Госпожа де Ванно заботилась о своем дяде, как директор Итальянской оперы заботится о состоящем на жалованье теноре, заставляя его хорошенько укутывать горло и предлагая ему собственное пальто, если тот позабыл свое дома. Она подарила Пенгре великолепного сторожевого пса, но старик отослал его обратно с Жанной Маласси, своей служанкой.

— Хозяин не хочет в своем доме ни одного лишнего рта, — объясняла она г-же де Ванно.

События показали, насколько обоснованны были опасения племянницы. Пенгре был убит глухой ночью посреди люцернового поля, очевидно, в то время, когда он добавлял монеты в набитый золотом горшок. Служанка, разбуженная шумом борьбы, имела мужество броситься на помощь к старому скряге, и убийца был вынужден убить и ее, чтобы избавиться от свидетеля. Подобное соображение, заставляющее преступника множить количество жертв, порождено страхом грозящей ему смертной казни. Это двойное убийство сопровождалось совершенно необычайными обстоятельствами, которые давали равные шансы как обвинению, так и защите.

Когда поутру соседи не увидели в саду ни папаши Пенгре, ни его служанки, когда, заглянув через решетку, они обнаружили, что, против обыкновения, окна и двери дома заперты, в предместье Сент-Этьен поднялся шум, который докатился до Колокольной улицы, где жила г-жа де Ванно. Племяннице всегда мерещились всякие ужасы, она известила полицию, которая тут же выломала ворота. На четырех люцерновых участках были найдены четыре пустые ямы с разбросанными вокруг черепками от горшков, еще накануне полных золота. В двух ямах лежали кое-как закопанные трупы папаши Пенгре и Жанны Маласси. Бедная девушка прибежала босиком, в одной рубашке. Пока королевский прокурор, полицейский комиссар и судебный следователь вели предварительное следствие, несчастный де Ванно собирал черепки и по размерам горшков прикидывал сумму утраченного наследства. Судейские подтвердили правильность его расчетов, установив, что в каждом из разбитых горшков хранилось по тысяче монет; но, как знать, были это монеты достоинством в сорок восемь или в сорок, в двадцать четыре или в двадцать франков? Все, кто только ожидал в Лиможе наследства, горячо сочувствовали горю де Ванно. Воображение лимузенцев было поражено зрелищем разбитых, некогда полных золота горшков. Что касается папаши Пенгре, который часто сам торговал на рынке своими овощами и, питаясь одним хлебом и луком, тратил не более трехсот франков в год, то, поскольку он никому не доставлял ни неприятностей, ни удовольствия и не сделал в предместье Сент-Этьен ни крупицы добра, — о нем не жалел никто. Что же до Жанны Маласси, то ее героизм, за который старый скряга едва ли вознаградил бы ее, был сочтен неуместным, и людей, восхищавшихся ею, было гораздо меньше, нежели тех, кто говорил: я бы на ее месте преспокойно спал!