Секта Правды - [57]

Леопольд Юрьевич легко находил общий язык, утверждая при этом, что у каждого он свой и торчит молчанием из косноязычного рта. Сам он говорил на иврите, санскрите, старославянском, с лёгким акцентом — на коптском наречии арабского и курдском диалекте фарси. Он также заговаривал грыжу, забалтывал правду и шептался с летучими мышами. Но, как чёрт ладана, избегал слова «Бог». «Жить — всё равно, что изъяснятся на языке, которого не понимаешь, — зевал он в волосатый кулак. — Языки народов — только буквы, слагающие небесный алфавит».

Говорят, однажды к Леопольду Юрьевичу пришёл математик. Он жаловался на скуку: его дни были похожи, и он точно знал, что после четверга наступит пятница. Цифер обещал помочь, но предупредил: назад хода не будет. «А, всё равно, — отмахнулся математик, — и так хоть верёвку мыль». Сатана уставился на него стеклянным взглядом, затем, достав из воздуха его дни, перетасовал, как колоду карт, разложил веером и, вынув наугад несколько, вновь перемешал. С тех пор у математика на неделе стало семь пятниц: в один день он просыпался стариком таким дряхлым, что мочился в постель, не в силах дойти до туалета, в другой — делал то же самое, потому что оказывался младенцем. Так вместе с порядком он избавился от скуки. А чтобы математик больше не приставал, Леопольд Юрьевич разорвал и выбросил в окно день их встречи — тот полетел осенним листом и упал в лужу под водосточной трубой. Там его подобрал пускавший кораблики мальчишка, примерил на себя, ощутив вкус скуки, с отвращением выбросил, но его улыбка, ставшая с тех пор пресной, как тесто, сделала эту историю достоянием молвы.

В другой раз явился молодой человек, страдающий мизантропией. «Ты даже не подозреваешь, насколько дурны люди», — произнёс Леопольд Юрьевич голосом, вызывающим сочувствие. И действительно, в других мы различаем лишь собственные пороки, эгоист — эгоизм, похотливый — похоть, и только воплощение Порока видит сразу всё. Леча подобное подобным, Цифер открыл юноше глаза — тот ужаснулся и сошёл с ума. В жёлтом доме он слывёт добрейшим малым, любит врачей, облачивших его в смирительную рубашку, и санитаров, запирающих на ночь в карцер.

Дело, о котором пойдёт речь, происходило в день, который февраль занял у марта.

— Карты, звёзды, кофейная гуща? — спросил очередного посетителя Леопольд Юрьевич.

Тот покачал головой, топчась, как корова на бойне. Сунув в рот сигарету, закурил, будто ковырял зубочисткой, и дым за его спиной свернулся письменами, которые сообщили, что он, Пётр Васильевич Горов, уже достиг возраста, когда встал вопрос, почему жизнь прошла мимо. Теперь его интересовало, с какого момента она стала дурным спектаклем, а он превратился в зрителя. Когда потерял работу? Или когда ушла жена? Он цеплялся за прошлое, как за потерянный рай, оказавшись в положении человека, ступившего одной ногой в отплывающую от берега лодку.

Ах, вот что! Хотите заново увидеть этот сон? У Петра Васильевича мелькнули чёртики.

Слышал, вы можете.

Перебирая чётки, Леопольд Юрьевич кивнул.

— Только, боюсь, он вас разочарует.

Цифер задумчиво погладил бакенбарды, скользнул по усам, стряхивая в рот застрявшие от обеда крошки, и рассказал о том, как одному книжному червю с лицом таким узким, что он мог бы облизывать собственные уши, нагадал смерть от книг.

— Бедняга понял меня метафорически, — бритвой по стеклу скрипел голос Цифера, — стал читать избирательно, украдкой перелистывая страницы, написанные желчным пером. Он опасался скрытого в них яда, а кончилось тем, что в библиотеке рухнули полки и «Молот ведьм» издания 1876 года проломил ему висок.

Хозяин преисподней обернул руку чётками и ребром ладони провёл по горлу:

Жизнь — простая загадка, которая с годами делается неразрешимой!

Судьбу, как жену, не выбирают, — поддакнул за стенкой помощник, созерцая пустыми глазницами свой пуп.

Как вода в омуте, густела тишина, делаясь тяжёлой и тёмной.

— Я должен вернуться, — гнул своё гость. — Любой ценой.

За стенкой захихикали.

— Ну, цена-то неизменна, — фыркнул Леопольд Юрьевич, намекая на ту «лапшу», которую с деланным безразличием вешала на уши секретарша: «Бог дарит вечность — время одалживает Вельзевул». Он выдержал паузу.

— Только учтите, будущее, как девственница, — продукт скоропортящийся.

Но пришедший, казалось, не слышал, он шарил глазами по шкафам со старинными рукописями, оплывшим семис-вечником и прислонившимся затылком к стеклу пыльным черепом. «Его извлёк Гамлетовский могильщик, — хвастал Леопольд Юрьевич. — Однако Шекспир ошибся, — меланхолично добавлял он, — это не Йорик — шуты исчезают бесследно вместе со своими шутками». Леопольд Юрьевич покрутил ус и нервно забарабанил пальцами, отчего на гостя напал чих. Он полез за платком, тряпка уже коснулась носа, и тут Пётр Васильевич нечаянно моргнул. Когда его ресницы взметнулись к бровям, шёл одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год, у него в кармане лежал паспорт на имя Василия Петровича Рогова, доктора психиатрии, он стоял на Красной площади и размахивал платком в сторону мавзолея. Мимо несли транспаранты, пахло водкой, а из транзистора шагавшего рядом парня неслось «Back in USSR».