Сексуальная жизнь Иммануила Канта. Милый Кёнигсберг - [16]

Без людей такого сорта человечество было бы подлым стадом с исключительно только генетической памятью, лишь еще одной породой животных среди других, одной простой коллективной волей к сохранению и продолжению рода.

Так и следовало бы ответить на главное возражение, которое я поднял в начале этого доклада. Кант, конечно же, мог оставаться холостяком, не впадая в противоречие со своей собственной моралью. Его безбрачие не ставит под угрозу воспроизводство рода. Напротив, философия жертвует человечеству семя духа. Единственный питательный сок — это чернила, этот суррогат черной желчи. Писать и читать — это первичные жесты философа, человека библиотеки. Книга — это живой организм, который вновь производит себе подобных — такие же другие книги — в форме постоянных комментариев и обильно разросшихся интерпретаций.

Вот такое употребление находят философы для своей черной желчи; это их способ «расходовать» свою меланхолию и вносить свой вклад в продолжение рода. Ничего другого от них и нельзя было бы требовать! И, прежде всего, того, чтобы они вступали в брак и порождали детей!

* * *

Дети Канта.

Теперь встает вопрос об условиях возможности появления у Канта потомства. Стоит спросить, может ли кантианство породить потомков и основать род.

Я хотел бы разделить философов на два вида: одиночек и общественников, на тех, которые умирают без потомства (конечно, в духе, а не во плоти), и тех, которые основывают школу. Ко второй из названых категорий причисляют платоников, марксистов (или можно сказать: платонистов и марксианцев), и эти определения ясно говорят, что речь идет о движении или партии, что теория заботится о своих потомках, что она действует оплодотворяющим образом и порождает поколения приверженцев. Действительно, существует марксистское движение, и некогда была платоновская академия. Но не существует ни ницшеанской школы, ни шопенгауэрианской партии, ни спинозистского интернационала. Как будто одновременно со своим уходом Ницше, Шопенгауэр и Спиноза оказались в конечном пункте. Эти одинокие бродячие рыцари философии не оставили после себя никакой духовной семьи. Они являются последними отпрысками. Они замыкают собой ряд меланхоликов.

Но в результате внимательного исследования их работ, без сомнений, можно обнаружить тот спермицид, который стерилизует их пневму. Однако этот анализ увел бы нас от нашей темы, то есть от Канта…

К какой категории относится наш мыслитель? Несомненно к первой… Не существует никакого кантианского движения. Иммануил не основал династии. Конечно, впоследствии его читали, комментировали, издавали, и эта стерильность абсолютно относительна. Однако же у него нет потомства. Можем ли мы, тем не менее, вдохновившись одним из его принципов, основать кантианскую общину? Ответом на этот вопрос служит основание данного мне Вами приглашения.

Я уже сказал о том, что кантианство — это образ жизни. Но есть ли это просто собрание рецептов, которые следует повторять как затверженный девиз: каждый день в шесть утра трубка, прогулка после обеда? Я утверждаю, что это шло бы в разрез с сущностью кантианства.

Взгляните, к примеру, на то, как проходит уединенная кантовская прогулка. В дождливую погоду еще можно терпеть присутствие кого-то вроде Лампе или другого слуги попроще — ведь может держать зонт —… Только, пожалуйста, никаких разговоров…! А вот за приемом еды количество гостей не должно было превышать семи — сразу же становится понятно, что в практическом кантианстве нет места для тех пиров, на которых рождалась философия. Становится ясно, что Кант не собирает около себя круга и не заботится о преемнике.

Но нужно пойти даже еще дальше. Я прямо утверждаю, что жить так, как жил Кант, было бы опасно. Кроме того, нужно было бы обладать такой же жесткой, такой же героической натурой, как у него. Но для простых смертных это не досягаемо, и завтра я вам покажу, почему.

VIII. День и ночь

В царство ночи он вступал, соблюдая несметное количество мер предосторожности: «Ложась в постель, он сначала садился на кровать, с легкостью заскакивал на нее, протаскивал угол одеяла за спиной через одно плечо к другому, а затем — с какой-то особой сноровкой — оборачивал вокруг себя другой угол одеяла. Так упаковавшись и опутавшись словно в кокон, он ожидал сна.»[61] Опутавшись словно в кокон. Или в смирительную рубашку… Или, подобный юношам в интернатах того времени, которым хотели помешать заниматься мастурбацией! Но он делал это добровольно! Связанный по рукам и ногам!

Кант — это бомба, которая сама себя предохраняет от взрыва. Что же происходит, когда какой-нибудь злой дух взламывает этот саркофаг? Что происходит, когда философ ожидает сна, который все не приходит? Бессонные ночи Канта порождают чудовищ разума.

Вам, конечно, знакомы все эти китайские лакомства, в тесте которых спрятано послание. Какого рода историю можно обнаружить, если разорвать кантовский кокон? По всей видимости, ужасные сцены. Я совершенно далек от того, чтобы профанировать тот величественный образ, ради которого мы здесь собрались. Я только хотел бы взяться за один мысленный эксперимент. Прямо здесь, в этот вечер, в нашем замкнутом кругу, буквально на одно мгновение, мне хотелось бы — подобно биологу в лаборатории — попробовать вырастить культуру болезнетворных микробов кантианства. Пожалуйста, оставайтесь спокойными, здесь малейшая неосторожность в обращении повлечет за собой угрозу заражения всей планеты! (