Секс с чужаками - [50]

Ее тело было мокрым от пота, а зубы до крови прикусили нижнюю губу. Она тискала себя так, что под пальцами появлялись синяки; все новые лиловатые пятна расцветали на ее коже. Руки метнулись к кроватным стойкам и она крепко вцепилась в них в позе распятия побелевшими пальцами. Она кричала все громче и громче, билась, кончая снова и снова, не в силах остановить поток звуков, образов, осязательных впечатлений.

Она представила своих детей и заплакала.

Потом перед ее мысленным взором возникло лицо того человека. Его легкая улыбка. Его прикосновения.

Тот взгляд.

На несколько мгновений она лишилась чувств, но шум горничных, начинающих пылесосить соседние номера и гудки автомобилей снаружи пробудили ее и она не могла помешать своему телу снова откликнуться на эти звуки.

* * *

Делать способным на что-то, давать возможность.

Улыбка, которая смотрит.

Рука, которая утешает.

Наделяющий возможностью не выносит суждений.

Не связывается с разрешениями и санкциями.

Его занятия — укрепление и поддержка.

Однако отсутствие позиции есть преступление, пусть даже бескровное.

Оно поддерживает и отравляет.

И мы не успеваем бежать, как оно приносит нам пресыщение.

Оно стоит рядом и смотрит на дом, полный криков сгорающих хрупких сутей.

Это рассказ о подаренной возможности.

О мечте, приведшей к распятию.

И о тех, кто нам позволяет мечтать.

Ричард Кристиан Мэтьюсон

Конни Уиллис ВСЕ МОИ ДОРОГИЕ ДОЧЕРИ

Конни Уиллис проживает в Колорадо. Она была лауреатом премий «Хьюго» и «Небьюла» за произведения малых форм, а также Мемориальной Премии Джона У. Кемпбелла за свой первый самостоятельный роман «Грезы Линкольна». Последний ее роман «Книга Судного дня» (издательство «Бэнтам») повествует о чуме, а последний сборник, выпущенный тем же издательством, назван «Последний из Виннебаго и другие истории».

«Все мои дорогие дочери» — это второй рассказ, первоначально предназначавшийся для антологии «Новые измерения-13». Он был впервые опубликован в авторском сборнике Конни Уиллис «Пожарная охрана». Он ничуть не потерял в силе с тех пор, как я впервые прочитала его, будучи редактором в «ОМНИ», в 1980 году.

БАРРЕТ: Доберусь я до ее пса… Октавий.

ОКТАВИЙ: Да, сэр?

БАРРЕТ: Ее пса необходимо уничтожить. Немедленно.

ОКТАВИЙ: Честно говоря, я не п-понимаю, чем п-провинилась бедная п-псина…

«Барреты с Уимпол-стрит»

Первое же, что сделала моя новая товарка по комнате, это выложила мне историю своей жизни. Потом она заблевала мне всю койку. Я была зла, как черт. Знаю-знаю — я сама виновата, что вообще очутилась по соседству с маленькой дрянью. Дорогая доченька добилась настолько низких оценок, что папаша отправил ее назад в общагу для первогодков, где ей и пребывать, пока администратор не донесет, что она вновь стала пай-девочкой. Но все-таки он бы мог не засовывать меня в благотворительный покой, к стипендиаткам из передовых колоний, сплошь, как одна — напуганным целочкам. Богатенькие обычно успевают вдоволь почикаться в своих школах-пансионатах, даже самые робкие. И уж все рвутся подучиться этому делу.

Но только не эта. Она явно хрен от дырки бы не смогла отличить, и что куда засовывать — тоже без понятия. Страшна, к тому же, как смертный грех. Волосы у нее были подстрижены ветхозаветным ежиком — я-то думала, что даже ребятишки с границы такие больше не носят. Звали ее Зибет, родом она была из какой-то забытой богом колонии под названием Мерилибон Вип, мать ее умерла, у нее было три сестры, а отец не хотел ее сюда отпускать. Она мне все это выложила единым духом, полагая, видно, проявить дружелюбие, а потом выплеснула свой ужин на меня и на мои чудные новые сверхгладкие простыни.

Простыни эти — почти все хорошее, что я вывезла из поездки, в которую Дорогой Папочка отправил меня на летние каникулы. Считалось, что пребывание в лесу склизких гладеревьев среди благородных дикарей закалит мой характер и продемонстрирует, как плохо иметь низкие оценки. Но как выяснилось, благородные дикари хорошо умели не только ткать свою драгоценную ткань, почти лишенную трения. Делать чик-чик на сверхгладкой постели — это что-то совсем особенное, и я успела стать настоящим специалистом этого дела. Держу пари, даже Браун здесь профан. Ну так я его с радостью поучу.

— Я так раскаиваюсь, — все время повторяла эта дуреха сквозь что-то вроде икоты, между тем, как лицо ее краснело, потом белело, а потом опять краснело, будто сигнал тревоги, и крупные слезы скатывались по нему, падая на месиво рвоты. — Наверное, в челноке меня укачало.

— Да уж. Не вой только, христа ради, это все ерунда. На Мери Либо Выпь прачечные есть?

— Мерилибон Вип. Это такой источник.

— Ты сама похожа сейчас на источник, детка, — я сгребла простыни в ком, так что рвота оказалась внутри. — Ладно, ерунда. Пусть общажная мать об этом беспокоится.

Все равно она была не в состоянии унести эти простыни сама, да к тому же небось Мамаша, раз взглянув на эти горючие слезы, тут же переселит ко мне в комнату кого-нибудь другого. Зибет была не бог весть что. Я уже понимала, что едва ли она станет спокойно и без шума выполнять домашнее задание, пока мы с Брауном будем делать чик-чик на новых простынях. Но по крайней мере она не прокаженная, и не весит восемьсот фунтов, и не полезла ко мне в трусы, когда я нагнулась, сгребая простыни. Могло быть и гораздо хуже.