Секс и деньги. Как я жил, дышал, читал, писал, любил, ненавидел, мечтал и пил в мужском журнале - [3]

Дома у Джея я нашел Криса и своего брата мирно сопящими в постели. Они сообщили, что концерт выдался на славу и, что самое главное, мне он тоже очень понравился. Я, по их словам, пнул брата в живот, после чего отвел его в сортир, где продемонстрировал, как одним ударом можно снести со стены раковину. Куда я делся после этого, не знал никто.

Джей планировал пойти на концерт вместе с нами, но слинял, когда увидел, в каком состоянии мы прибыли. В качестве экстренной замены из дома был вызван мой брат.

Никто ничего не знал о моих пропавших вещах.

Крис предложил позвонить организаторам концерта – на «Ярмарку Суонси». Там к моей проблеме отнеслись холодно, но подтвердили, что у них остались кожаный пиджак и какие-то ботинки. Они поинтересовались, какой размер я ношу. В ответ я спросил, так ли много людей забывают свои башмаки на концерте. Они ответили, что я был бы очень удивлен, если бы узнал сколько. Я сказал, что потерял мокасины восьмого размера.

И снова пришлось отправиться на станцию и сесть на поезд до Суонси – в чужих ботинках и чужих носках, с чужими деньгами в кармане. Ярмарка выглядела темной, совершенно незнакомой и запертой на замок. Сердитый мужик отвел меня в комнатку, где на плечиках висел мой пиджак с бумажником, кредитками и деньгами.

С обувью вышла накладка. В наличии оказались только туфли без шнурков десятого размера – они забыли сообщить мне об этом по телефону.

Спустя неделю мы с Крисом шли по Брайтону, чтобы забрать моего брата и пойти на концерт «Погус». Брайтон расположен в графстве Суссекс, это больше чем в трехстах километрах от Южного Уэльса, но на улице меня остановил продавец футболок и спросил, как я себя чувствую после Суонси.

Он сказал, что я подрался с кем-то из зрителей, после чего двое вышибал со знанием дела обработали меня и выставили на улицу. Однако этим история не закончилась, так как вышибалы сами получили по полной от какого-то громилы с торчащими белыми волосами, который потом подобрал меня и унес в неизвестном направлении. Я вспомнил лицо того парня, как оно нависало надо мной и спрашивало, все ли у меня в порядке.

Скорее всего, вышибалы содрали с меня костюм, а ботинки сгрыз какой-нибудь голодный уэльсский терьер.

7 марта 1988 года я выпил виски последний раз в жизни.

Глава 1, в которой меня украшают татуировки, пирсинг, следы побоев и т. д

Если вспоминать восьмидесятые, то два вопроса не дают мне покоя до сих пор: 1) Почему моя жизнь пошла кувырком? 2) Что, черт побери, случилось с моими ботинками?

Я почти смирился с мыслью, что никогда не получу ответ на второй вопрос, и продолжаю биться над первым.

Я родился в Лидсе (Англия) в 1963 году в рабочей еврейской семье. Мой отец был хорошим человеком, гораздо лучше, чем я когда-либо мог представить. Если не считать врожденного отвращения к работе по дому, у меня нет ничего общего с ним.

Отец появился на свет в Ливерпуле, его родители были выходцами из России. В четырнадцать лет, так и не научившись читать, он бросил школу из-за любви к футболу.

Отец моего отца встретился с Джимми, отцом моей матери, когда тот возглавлял забастовку мебельщиков. Мой русский предок прибыл из Ливерпуля, чтобы взять на себя работу, от которой отказывались бастующие. Эта ситуация лучше всего характеризует политическую обстановку внутри моей семьи. Дэпины были консерваторами, Бенджамины – социалистами. Я никогда не знал своего деда по отцовской линии – он умер еще до моего рождения, но Джимми говорил, что тот ему нравился.

Во время корейской войны отец служил в королевских войсках связи, располагавшихся в Шервудском лесу. Его служба была оценена как «очень хорошая», а сам он как «трезвенник». Он выпивал, наверное, не больше стакана «Драмбуйе» в год и выкуривал не больше одной сигареты. Но не могу сказать, что сильно любил его. Я вообще никого и никогда не любил слишком сильно.

После этого до тридцати лет отец работал закройщиком на швейной фабрике. На танцах он повстречался с моей матерью, они поженились, и мать научила его читать. После этого он стал работать распространителем поздравительных открыток. Когда работодатель отца обанкротился, тот взял дело в свои руки и справлялся с ним с переменным успехом. Все шкафы в нашем доме были заставлены коробками, на которых было написано «восемнадцатый», «двадцать первый» или совсем непонятное, «OK ацетат». Отец не брезговал новинками вроде пластиковой карточки, предназначавшейся имениннику, которому исполнился двадцать один год, или той, что дарят на первый день рождения близнецов.

Основное место в жизни моего отца занимал футбол. Перестав играть, он стал судьей-любителем, но так и не сумел сдать экзамены на должность профессионального судьи, поскольку не мог прочитать экзаменационный билет. К этому экзамену допускали только до тридцати лет, и к тому моменту, когда он научился читать, было уже поздно. Каждую субботу отец судил игры команд пабов или общественных клубов на открытом поле возле Раундхей-парк. Если он не мог быть полевым судьей, то занимал место судьи на линии. По воскресеньям папа руководил играми воскресной лиги. Однажды он судил матч слепых футболистов, которые играли мячом с колокольчиком внутри. Он ненавидел «Лидс-Юнайтед». Учитывая, что мы жили в Лидсе, а «Лидс-Юнайтед» был самым популярным клубом английского первого дивизиона, это было весьма досадно.