Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - [25]

— У меня железнодорожный билет, я иду на платформу.

Прапорщик, распаляясь все больше и, видимо, сам наслаждаясь своим гневом, громко закричал:

— Молчать! Почему, спрашиваю, прешься в зал для офицеров? Не знаешь своего места? Дезертир, шпион? — Он резко, словно галка, повертел головой, махнул рукой: — Патруль, проверь документы у этого…

К Соколову тут же подошел подпрапорщик в новенькой с блестящими пуговицами шинели. На тонком сухом носу поблескивало пенсне. Соколов подумал: «Похож на недоучившегося правоведа».

Подпрапорщик потянул Соколова за рукав:

— Отойди от прохода! Куда направляешься?

— Читать умеешь? Тут нацарапано: в Московский разведывательный батальон, литерным поездом номер сто семнадцать.

— Почему старшего по званию называешь на «ты»?

Соколов прожег прапорщика взглядом:

— Потому что старший по званию — хам, который не знает устава!

Подпрапорщик выкатил глаза.

— Во-от оно что! — Задумчиво почмокал губами, напустил на юную физиономию важность. — Может, и впрямь ты шпион? Так-с! Предъявите солдатскую книжку.

— Держите!

Подпрапорщик тонкими, хрупкими пальцами стал перелистывать документы.

— Тэк-с, солдатский билет: Аполлинарий Николаевич Соколов, православный, уроженец Москвы. Из дворян? Хм! Мобилизован 21 июля 1914 года в триста одиннадцатую пешую Московскую дружину в чине полковника… — Взглянул с удивлением: — Как так — полковника? А почему на вас форма рядового?

Соколов ткнул пальцем:

— Тут написано: 15 января 1917 года военно-полевым судом разжалован.

— За какую провинность? За трусость в бою?

Соколов язвительно усмехнулся.

— Никак нет, ваше благородие! — Заглянул в глаза очкарика. — Я физически — понял? — физически оскорбил штабного офицера. Сделал ему очень больно. Он посмел грубо со мной разговаривать. А я хамов не люблю.

Подпрапорщик хмыкнул, достал платок и вытер каплю с носа. Допрос продолжил уже вежливым тоном:

— Так, корешок воинского требования на железнодорожный билет, сам билет. Все правильно! А это что? Выписка из госпиталя. — Поднял глаза на Соколова. — Куда были ранены?

Соколов начал раздражаться:

— Господин подпрапорщик, в справке все указано: два штыковых ранения — в плечо и вот, в щеку, сами можете видеть. И сквозное пулевое ранение в правую часть груди.

— Больше в зал для офицерского состава ходить не советую. Народ нынче нервный, измотанный. Германские шпионы и революционные агитаторы повсюду налезли. Сейчас выйдете на улицу, справа проход на перрон. Счастливо воевать! — приложил руку к папахе, лихо сдвинутой на правое ухо.

Соколов направился по указанному направлению. Он размышлял: «Надо быть осторожней. И следует скорее входить в новую роль. Теперь на себе испытал, каково жить в солдатской шкуре. Не сладко, право!»

Очередь на фронт

Возле входа на перрон, у высокой решетчатой ограды, стояла большая толпа. Это были солдаты в серых шинелях, с вещевыми мешками на плечах, с темными, замученными лицами, на которых озлобленность мешалась с глубокой печалью.

Попадались и люди в штатском, несколько женщин в крестьянских тулупах, с шалями, завязанными на спине крест-накрест.

Строем приблизились два отряда, человек по тридцать. Их сопровождал ротмистр в высокой каракулевой папахе серого цвета. Он зычно гаркнул:

— Рас-ступись! Кавалеристы идут.

Знатоки неодобрительно загалдели:

— Это из резервного батальона. Ишь, завсегда прут без очереди, будто мы не такие же защитники престола…

Тем временем на вокзале шла обычная суета. С санитарного поезда сгружали раненых. Одни, опираясь костылями в заплеванный пол, тихо тащились к зданию вокзала. Другим, подставляя плечи, помогали санитары. Тяжелораненых на носилках тащили волонтеры.

По перрону возчик вел лошадь на тощих ногах, с шорами на глазах. Она была впряжена в телегу. Хотя телега была высоко гружена, а лошадь худа, она тащила без особых усилий. Сверху груза был наброшен громадный брезент. С одного угла он сполз, и сыщик увидал голые ноги: это везли трупы раненых, умерших по дороге с фронта.

Солдаты-артиллеристы на тележках подвозили к грузовому вагону ящики. По двое брались за ящик, тяжело сопя, передавали тем, кто стоял на платформе.

«Снаряды», — догадался Соколов.

Невысокий мужичок в ладно пригнанной и плотно перепоясанной ремнем шинели посмотрел на Соколова маленькими смеющимися глазками:

— Служивый, не знаешь, когда нас в вагоны запустят? — и добродушно улыбнулся, и в этой улыбке было что-то детское, неиспорченное, так что Соколов сразу почувствовал к солдату симпатию.

— Коли состав подали, стало быть, ждать недолго.

— Это конечно, живую силу скорее надо, к летнему наступлению. Только у ворот второй час томят, ноги уже застыли. И погулять до трактира не позволяют, и в вагон не пускают. Вы самостоятельно едете?

— Так точно!

— И я тоже, после ранения возвращаюсь, но домой, до Смоленска. Меня зовут Семен Бочкарев, сапер. Могу взорвать, могу построить. Русский солдат на все горазд! — Расхохотался, показав мелкие, как кедровые орешки, зубы. — В третий вагон приказали топать. Всех туда собрали, кто после ранений или, к примеру, побывок. — Потер замерзшую щеку.

Соколов отозвался:

— Так и я из третьего вагона.