Секретные объекты «Вервольфа» - [57]

— Мы очень внимательно, господин гаулейтер, изучим возможности каждого объекта для размещения ценных предметов и выберем те из них, которые, по нашему мнению, будут наиболее надежными. Но я хотел бы спросить…

— О чем? — Кох насторожился.

— Я хотел бы спросить, разрешаете ли вы рассматривать в качестве объектов укрытия подземные сооружения Королевского замка?

Кох поднял брови.

— Вы считаете, что это потребуется?

— Господин гаулейтер, я полагаю, что некоторые предметы, хранящиеся у господина Роде, имеют такие габариты, что перевозка их в другое место будет слишком опасной.

— Какие, например?

— Ну, положим, Янтарный кабинет.

Оберфюрер Бёме посмотрел на доктора Роде, ожидая поддержки.

— Я согласен, господин гаулейтер, — проговорил до сих пор молчавший Роде. — Янтарный кабинет, упакованный в ящики еще в прошлом году, лучше не перемещать по городу, а спрятать где-то в самом замке или поблизости от него. Если это, конечно, возможно. Он и так изрядно пострадал от…

— Хорошо! Можете использовать и замок! Но учтите, именно вы оба будете отвечать за то, чтобы ни одна живая душа не узнала об этом! Делайте, что хотите! Вы, Бёме, можете забросить любую дезинформацию, но только сделайте так, чтобы русские шли по ложному следу и искали там, где ничего найти невозможно. Вы же умеете это делать!

— Так точно, господин гаулейтер!

— Так, что еще?

— Господин гаулейтер, а ваша гросс-фридрихсбергская коллекция?

— А об этом, Бёме, не волнуйтесь. О судьбе моих коллекций я позаботился сам.

Было видно, что Кох крайне недоволен упоминанием о его личной коллекции. Лицо его побагровело, глаза сузились и зло смотрели на одного из руководителей кёнигсбергской СД.

Доктор Роде, почувствовав смену настроения гаулейтера, попытался загладить бестактность, допущенную Бёме:

— Господин гаулейтер, разрешите, мы обговорим с господином оберфюрером все детали, связанные с укрытием ценностей, и после того, как определимся по каждому вопросу, доложим вам наши предложения…

— Доктор! Да нет у нас времени определяться! Вы что, ничего не понимаете? Русские не сегодня завтра будут в городе, и все ваши коллекции пойдут прахом! «Определимся по каждому вопросу», «доложим», — передразнил Кох. — Да вы должны бегом бежать обратно в город и за три-четыре дня сделать все, чтобы ценности рейха не попали в руки большевиков!

Таким Коха не доводилось видеть Бёме никогда. Даже в самые трудные дни, когда у него случались большие неприятности, ни после возвращения Коха из Берлина, где Гитлер устраивал ему очередную головомойку, ни после двадцатого июля, когда было совершено покушение на фюрера, ни после прорыва русских и блокирования Кёнигсберга. От напыщенной речи, с которой Кох начал разговор, не осталось и следа. Перед ним был издерганный, близкий к истерике человек, осознающий неотвратимое приближение краха своей власти, своей карьеры, возможно, самой жизни.

Доктор Роде с удивлением, даже с испугом смотрел на Коха. Его обычно сосредоточенное лицо выражало высокую степень волнения — лоб покрылся испариной, губы нервно поджаты, глаза, увеличенные стеклами в простенькой коричневой оправе, тревожно следят за гаулейтером. Только сейчас Бёме обратил внимание на неряшливый вид доктора искусствоведения — на съехавший галстук в мелкую полоску, несвежий воротник рубашки, мятый костюм, замызганные, давно не чищенные ботинки.

Оберфюрер Бёме давно знал доктора Роде, правда, поначалу только заочно. Еще в конце двадцатых годов, работая в одном из полицейских ревиров города, он наткнулся на книгу под названием «Кёнигсберг», которая очень понравилась Бёме своей обстоятельностью и оригинальностью. Потом ему не раз попадались книги Роде о янтаре, о коллекциях Королевского замка в Кёнигсберге, а в середине тридцатых, когда Бёме работал уже в полицай-президиуме, ему довелось посетить вернисаж восточнопрусских художников, устроенный в Выставочном зале рядом с башней Врангеля. Именно тогда он обратил внимание на молодого человека в очках — организатора выставки, которого все уважительно называли «доктор Роде».

Еще раз в поле зрения Бёме Альфред Роде попал уже накануне войны, летом тридцать девятого. Тогда по агентурным сообщениям, поступающим в возглавляемый Бёме третий отдел Главного сектора СД в Кёнигсберге, было установлено, что некое неизвестное лицо, занимающееся проблемами искусствоведения, завербовано и привлечено к сотрудничеству польской разведкой, имевшей свою резидентуру в восточнопрусской столице. Поначалу подозрение пало именно на доктора Альфреда Роде, занимавшего пост директора Художественных собраний Кёнигсберга. У него было много контактов с учеными из разных стран, в том числе из Польши. Именно поэтому контрразведка и приступила к его активной оперативной проверке, в ходе которой была глубоко изучена и фактически вывернута наизнанку вся жизнь уже известного ученого.

Однако вскоре выяснялась полная непричастность Альфреда Роде к шпионажу в пользу Польши, и один из сотрудников, занимавшийся этим делом, попросил у Бёме разрешения на конфиденциальную встречу с ученым. В ходе обстоятельной беседы сотрудник СД намекнул доктору Роде на то, что каждый гражданин, будь то простой рабочий слесарных мастерских или маститый ученый, обязан помогать в выявлении и разоблачении врагов рейха. Роде, естественно, не спорил, но и не проявлял готовности к сотрудничеству, постоянно подчеркивая, что наука отнимает у него все свободное время. Правда, при этом он вскользь упомянул о своем знакомстве с гаулейтером, о чем, впрочем, в СД уже знали. Именно по этой причине Бёме не решился дать санкцию на вербовку доктора Роде и в дальнейшем контакты с ним продолжались на уровне доверительных отношений.