Забегал дед Сашка, не знал, как и поступить. И от мужиков отставать не хочется, и как-то неловко вроде бы: сам в караульщиках у Ширяевой. Решил выждать, сел возле дома.
— Ты что, — крикнула, пробегая, Прасковья Лапина, — барыню пожалел?!
— У меня что-то ногу свело, — на всякий случай соврал Митин.
Ждал дед час, ждал два. Наконец не выдержал, решил: «Пойду-ка посмотрю, что-то там делается».
А тут с хуторов от невестки вернулся дед Качкин. Узнав, в чём дело, тоже заторопился. И старик совсем осмелел. Вместе с Качкиным побежали. И чем дальше они бегут, тем больше у деда Сашки появляется прыти. Дед Качкин, большой, грузный, едва за ним поспевает.
— Стой, стой! — кричит Качкин.
— Давай, давай, уже близко, — подбадривает соседа дед Сашка.
Бегут старики, а навстречу им — будто армейские обозы при отступлении: кто пеше, кто конно, каждый как может, — тащат голодаевские мужики господское добро. Тарахтя по булыжной дороге, шли возы, груженные хлебом. Высекая из камня искру, лязгали барские плуги и бороны. Упираясь, ржали господские кони; выпучив от испуга глаза, мычали коровы.
— Мать честная! — восклицал дед Сашка. — Ить те добра сколько! — и прибавлял шагу.
— Стой, стой! — опять кричит Качкин.
Где уж! Старика не удержишь. Прибежал дед Сашка, да поздно.
На господском дворе ещё крутились мужики и бабы, но по всему было видно, что с господским добром покончили. Сунулся дед Сашка в амбары пусто. Заглянул в конюшни — коней словно и не было. Побежал в погреба хоть шаром покати.
— Опоздал, опоздал, — сокрушался старик, — и чего я, дурак, дожидался! Оно, конечно, надо бы сразу, со всеми. Эхма, никакого, выходит, участия.
ЛЕШИЙ
Разгромив ширяевское хозяйство, мужики бросились искать барыню. Нет барыни. Исчезла Олимпиада Мелакиевна. Поругались мужики, махнули рукой.
А барыня спряталась в индюшатнике.
В этот вечер, как и обычно, дед Сашка направился к мельнице. «Оно, пожалуй, можно уже и не охранять, — рассуждал старик. Однако многолетняя привычка взяла своё. — Пойду посмотрю. Как же оно теперь, интересно, будет с мельницей?»
Подошёл дед к мельничному подворью. Тишина. Стоит мельница. Стоит индюшатник. Журчит, пенится от весеннего раздолья в стороне река Голодайка. Застыл, словно войска на параде, за индюшатником лес.
Прошёл старик по подворью раз, два, подошёл к индюшатнику, смотрит: скоба не задёрнута. Подивился. Задёрнул скобу. Только задёрнул — слышит за дверью шорох и человеческий голос. Даже показалось старику, что имя своё услышал.
Дед попятился. Решил, что ослышался. Вытянул шею. И вдруг в дверь индюшатника послышался стук. Старик замер. Стук повторился: снова в дверь, потом в маленькое оконце.
