Секретная династия - [23]

А как то совершилося, мы паки уложили тело царевича, якобы спящего, и, помоляся богу о душе, тихо вышли. Я с Ушаковым близь дома остались, да кто-либо из сторонних туда не войдет, Бутурлин же да Толстой к царю с донесением о кончине царевичевой поехали. Скоро приехали от Двора госпожа Крамер и, показав нам Толстаго записку, в крепость вошла, и мы с нею тело царевича спрятали и к погребению изготовили, облекли его в светлые царские одежды. А стала смерть царевича гласна около полудня того дня, сие есть 26 Июня, якобы от кровяного пострела умер. На третий же того день тело его с подобающею сыну цареву честию перенесено из крепости в Троицкий собор, а 30 числа в склеп поставлено в Петропавловском соборе близь тела его царевичевой супруги.

И все то делалось уже, погребение и перенесение, при великом стечении народа и всякого чина и звания людей по церемониалам, от самого государя апробованным, и были красно и чинно, а настоящей же смерти царевича никто не ведал. А на похоронах царь с царицей был и горько плакал, мню, яко не о смертном случае, а припамятуся, что из того сына своего желал доброго наследника престолу сделать, но ради скверных его свойств многие страдания перенес и вотще труд и желание свое погубил... Вся сия от искренности моея поведав, паки молю, да тайна от Вас пребудет, и да не явлюся изменник моего пресветлого доверителя, в чем несумнен пребываю, ибо, не знав Вас, того и под страхом смерти не написал бы.

Вашему сыну, а моему вселюбезнейшему благоприятелю Ивану Дмитриевичу мое почтение отдайте, а я Вам, нижайше творя поклонение, по гроб мой пребуду Вашим вернейшим услужником.

Александр Румянцев».

Вот какое письмо появилось в печати в 1858 году, ровно через 140 лет после описываемого в нем события.

Письмо зловещее и сильное. Оно как будто освещает темную страницу, почти полтора столетия скрытую от мира. Кажется, какая разница, сам ли царевич умер после пыток или был задушен по приказу отца? Разница действительно невелика, но ведь не зря же сто сорок лет отрицалась насильственная смерть Алексея. Власти боялись, чтобы лишние глаза не взглянули за стену, ширму, завесу, отделяющую парадную, официальную историю самодержавия от секретной, откровенной, кровавой. Кроме всего прочего, нельзя забывать и о том времени, когда появилась публикация: 1858—1859 годы — канун реформы, острая борьба нового и отживающего, стремление лучших сил русского общества атаковать своих противников не только в настоящем времени, но и отбить у них захваченное, оболганное прошлое.

Никогда не утихавший спор о значении петровских преобразований разгорался вновь: что победит — заложенное в тех новшествах прогрессивное, просвещенное начало (по Пушкину, «свобода — неминуемое следствие просвещения...»)? Или верх возьмут другие элементы тех же коренных реформ 1700-х годов — деспотизм, крепостничество, жестокость?

«Мы не верим ни призванию народов, ни их предопределению, мы думаем, что судьбы народов и государств могут по дороге меняться, как судьба всякого человека, но мы вправе, основываясь на настоящих элементах, по теории вероятности, делать заключения о будущем», — написав эти строки в 1859 г., Герцен не скрыл своей надежды: «То, что было с московским периодом, то будет неминуемо с петербургским. И так, как реформа Петра убила московский порядок, так предстоящая реформа убьет петербургский» (Г. XIV. 54).

В эту же пору о тех же сюжетах с осторожностью высказываются и в России. Даже весьма умеренный историк М. П. Погодин 14 марта 1860 года вызывает «бурю рукоплесканий» в петербургском пассаже, заявив, что «появление новых документов о процессе царевича Алексея напоминает о праве и возможности произнести откровенный исторический суд над событиями и лицами эпохи русского преобразования»; аудитории были сообщены страшные подробности пыток и казней 1718 года. Затем Погодин, впрочем, отказался «судить преобразователя, особенно здесь, в Петербурге, где... каждый камень говорит о нем, на каждом шагу встречается его имя и память», и просил бога «отпустить прегрешения и даровать мир душе Петра»[114].

Примерно в это же время отрывки из письма Румянцева к Титову просочились в русскую легальную прессу. Хотя в газете «Иллюстрация» в начале 1859 года публикация этого документа оборвалась посередине — как объявила редакция, «по причинам, от нас не зависящим», — газета успела сообщить, что «это письмо давно уже ходит по рукам любителей отечественной истории»[115].

Действительно, в 1850-х годах письмо передавали из рук в руки, переписывали. Мне удалось выявить восемь списков этого документа, не считая, понятно, публикации «Полярной звезды» и копий, явно заимствованных оттуда[116].

Отличие списков от текста, опубликованного Герценом, незначительно: чаще всего это описки. Здесь же заметим только, что по крайней мере три списка из восьми восходят к М. И. Семевскому. Это объясняется особой ролью историка и публициста в распространении «Письма Румянцева к Титову». Именно Семевский пытался опубликовать «Письмо» в «Иллюстрации», и по близкому сходству его списков с публикацией Герцена можно заключить, что Семевский был в этом случае (как позже еще не раз) тайным корреспондентом «Полярной звезды»