Секретная агентура - [32]

А что же было на самом деле? Вот на допросах в ЧК Гумилев не сочинял, говорил правду. Она отражена в следственном деле.

Из протокола допроса Н. Гумилева 18 августа 1921 года: «Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее. в начале Кронштадтского восстания ко мне пришел Вячеславский (Шведов. – Э.М.) с предложением доставлять для него сведения и принять участие в восстании, буде оно переносится в Петроград. От дачи сведений я отказался, а на выступление согласился, причем сказал, что мне, по всей вероятности, удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь общим оппозиционным настроением. Я выразил также согласие на попытку написания контрреволюционных стихов. Дней через пять он пришел ко мне опять, вел те же разговоры и предложил гектографировальную ленту и деньги на расходы, связанные с выступлением. Я не взял ни того, ни другого, указав, что не знаю, удастся ли мне использовать ленту. Через несколько дней он зашел опять, и я определенно ответил, что ленту я не беру, не будучи в состоянии использовать, деньги 200 000 взял на всякий случай и держал их в столе, ожидая или событий, то есть восстания в городе, или прихода Вячеславского, чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко изменил мое отношение к советской власти. С тех пор ни Вячеславский, никто другой с подобными разговорами ко мне не приходили, и я предал все дело забвению. В добавление сообщаю, что я действительно сказал Вячеславскому, что могу собрать активную группу из моих товарищей, бывших офицеров, что являлось легкомыслием с моей стороны, потому что я встречался с ними лишь случайно, и исполнить мое обещание мне было бы крайне затруднительно».

Путаные, но все же честные по сути показания, раскрывающие состав его дела. Он сочинял и для Вячеславского, по поводу возможности сколотить подпольную группу, в чем признался на допросах. Вот уж действительно, в поэзии – математик, в жизни – сочинитель.

Надо отметить, что на следствии был правдив и тверд в показаниях. Он не отрицал, что хранил деньги организации для финансирования мятежа, что готовился к активной антисоветской пропаганде, что не был сторонником большевистской власти. Но не преминул заметить, что потом изменил эту позицию. Изменил после подавления кронштадтского мятежа. Значит, не убеждения против власти были, а нечто неустоявшееся, аморфное, в стадии созревания.

Утаил Гумилев от следствия только случай с антисоветской прокламацией, о котором вспоминает Ирина Одоевцева, его ученица по поэтическому цеху. Зашла она как-то к нему в квартиру на Преображенке. Увидела его у распахнутого книжного шкафа, из которого он доставал книги, методично, одну за другой перелистывал и складывал на пол.

– Ищу бумагу одну, очень важную, – сказал он ей, заметив недоуменный взгляд. – Заложил в одну из книг, не помню в какую. Помогли бы искать.

– О чем документ?

Гумилев как об обыденном:

– Да черновик это кронштадтской прокламации. Надо найти, не оставлять же его в этой квартире.

Гумилев тогда готовился переезжать в Дом искусств. Но квартиру на Преображенке хотел оставить за собой. Шутил: «Смогу назначать здесь любовные свидания».

Не нашли они тогда с Одоевцевой никакой прокламации, хотя и перетряхнули все книги. Огорченный Гумилев, успокаивая себя, сказал: «Вероятно, я ее сжег».

После его ареста чекисты делали обыск в этой квартире. По словам Одоевцевой, «кажется», что нашли тогда этот злополучный черновик. Но в протоколах допроса упоминаний о нем нет, и в следственном деле как улика он не фигурирует. Вероятно, действительно сжег его Гумилев. Но деньги, те 200 тысяч, чекисты нашли. Упоминание о них в протоколах есть.

После нескольких допросов в следственном деле № 2534 появилась запись: «Гумилев Николай Степанович, 33 л., бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии «Изд-во «Всемирной литературы», беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получая от организации деньги на технические надобности». Приговор суда – расстрелять.

Агент ЧК в литературной среде, некто Сергей Бобров, поведал потом коллегам-писателям: «Знаете, шикарно умер. Я слышал из первых уст. Улыбался, докурил папиросу. Даже на ребят из особого отдела произвел впечатление… Мало, кто так умирает».

Тема смерти преследовала его постоянно. Как фаталист, он настроился на ее волну еще на фронте.

Как всегда, был дерзок и спокоен

И не знал ни ужаса, ни злости,

Смерть пришла, и предложил ей воин

Поиграть в изломанные кости.

Но в послевоенном «Заблудившемся трамвае», словно предчувствуя несовместимость с новым миром, где и перед смертью не дадут поиграть в кости, даже изломанные, он совсем иначе предсказал свою смерть. Это предсказание оказалось ближе к реальности и тем страшнее.

В красной рубашке, лицом, как вымя,

Голову срезал палач и мне,

Она лежала вместе с другими

Здесь, в ящике скользком, на самом дне.