Секретики, Чёртова башня и другие рассказы - [3]
– На Золотом Крыльце сидели: Царь, царевич, Король, королевич… – звонкий голос Алёнки доносится издалека. Все те, кто ещё не включился в игру, подтягивались или кричали с балкона:
– Погодите, я уже выхожу!
– …Сапожник, портной… Кто ты будешь такой? Говори поскорей – не задерживай добрых и честных людей! – будто не слыша просьбы, продолжала Алёнка.
– А вот интересно, портные всегда китайцы? – спросил Мишка.
– И с чего ты взял? – удивилась Наташа.
– А с того. Наш-то портной, Семён, – китаец!
– Да нет! Я же ходила с мамой в ателье. Он там один – мужчина, другие закройщики – женщины. И они разные все: русские есть, и татарочку я там тоже видела, – уверенно заключила Наташа.
Семён, о котором велась речь, был самым настоящим китайцем. Когда именно он приехал в Советский Союз, мы не знали, но, сколько помнили себя, он всегда жил в четвёртом подъезде нашего дома. Китаец шил мужскую одежду, чаще всего брюки. Брался и за мелкий ремонт, подгонял вещи под фигуру. Работал он с восьми утра и до позднего вечера, но заказов на дому не брал. Если кому-то нужно было сделать что-то очень срочно, он извинялся:
– Увасаемый, я делать буду быстро. Толька нада начала прити ателье. Дома нада отыхать.
Семён действительно шил замечательно и быстро. Я не припомню ни одного случая, чтобы кто-нибудь остался недоволен его работой. Его настоящее имя – Сянцзян[3], но все звали китайца на русский манер – Семён. А он только улыбался и, казалось, не имел ничего против такого имени. Вечерами Сянцзян мастерил воздушного змея и, когда завершал клеить очередного огнедышащего дракона, звал ребятишек на его торжественный запуск. Мы бежали за ним следом на Полынное поле, широко размахивали руками и сами изображали воздушного змея. Сколько же было радости, когда именно мне Семён доверил держать леску от парящего вверху красного дракона!
– Деваска! Крепка-крепка дерши! – он легонько хлопал меня по плечу, тоже радуясь, словно ребёнок, что всё так хорошо вышло…
В доме было только четыре подъезда. Однако лучше всего я знала те семьи, которые проживали в нашем, третьем. На первом этаже в квартире номер девятнадцать жил Павел Евгеньевич Мостовой. Это был одинокий, моложавый мужчина. Где и кем он работал, мы лишь догадывались… Строили предположения, и все они сводились к одному: Павел Евгеньевич – шпион. А как иначе объяснить тот факт, что он: то надолго исчезал, то вдруг сидел безвылазно дома и что-то непрестанно печатал на своей старенькой печатной машинке. У него была такая неброская внешность. Лицо Павла Евгеньевича, как говорила моя мама, очень пластичное. Допустим, если наклеить бородку и усы, плюс круглые очки – вот тебе и профессор! А если надеть ему на голову кепку, а поверх одежды фуфайку и на ноги сапоги – тракторист. Он с лёгкостью мог быть кем угодно! Да только видели мы его во всевозможных серых костюмах различных оттенков, а поверх них-неизменный, тоже серый, китайский габардиновый плащ. На голове шляпа. Туфли или ботинки – всегда чёрные и тщательно начищенные. Время от времени за ним приезжала светлая «Волга» – машина довольно редкая для нашего небольшого городка. Только проследить, куда уезжает этот автомобиль, не удавалось даже моему брату на велосипеде. Так что легенда о специфической профессии нашего жильца только росла и крепла. А когда мальчишки, начитавшись книг о советских разведчиках, научились видеть разницу между шпионом и разведчиком, Павел Евгеньевич сменил свой статус в наших глазах.
– Шпион – это враг! А тот, кто шпионит д-д-для наших, на-называется – разведчик! – просветил нас Игорёк.
– Ого! Значит наш Павел Евгеньевич – настоящий разведчик! Интересно, а какой у него пистолет? – с восторгом выдохнула Алёнка.
– Не-неизвестно. Да только у разведчиков всё самое но-новое! – продолжал делиться с нами Игорёк почерпанными из книг знаниями.
Он даже на время забыл, что заикается и очень стесняется девчоночьего общества. Мы смотрели на него с неподдельным интересом, потому что очень хотели поподробнее узнать о жизни настоящих разведчиков.
– А видали, какой у Мостового аккуратненький че-чемоданчик? В него, я ду-думаю, он и складывает всё-всё необходимое, – Игорёк вздохнул: – Жа-жалко, что никак нельзя об этом спрашивать! Ведь-ведь, если Павел Евгеньевич до-догадается, что его тайну раскрыли, то-то он сразу же сменит квартиру. То-только мы его и-и видели!
– Вот и не пяльтесь больше на него. Пусть себе думает, что мы такие глупыши! – заключила Вероничка.
Так и решили. Тайну эту никому не выдавать и слежку за Павлом Евгеньевичем прекратить, а песню, доносившуюся из его окна, считать – позывными.
Дело в том, что у таинственного жильца квартиры номер девятнадцать имелась одна очень странная особенность. О ней знали все, и даже жильцы соседних домов… Каждое воскресенье, если Павел Евгеньевич был дома, ровно в десять утра из его открытого окна доносилась мелодия, причём всего одна, но звучала она не менее пяти раз подряд. Когда мы были маленькие, то ещё не понимали значения слов из той песни, но годы шли, мы подрастали и уже с нетерпением ожидали воскресной побудки, начинающейся словами: «Хотят ли русские, хотят ли русские, хотят ли русские войны?»
