Секрет - [14]

Так продолжалось недолгое время, затем небо почернело, ветер усилился, плеск океанских валов перешел в грохот. Дивные красоты исчезли, их сменили темные высокие кипарисы и ели, стонущие на ветру жалобными голосами, словно люди при смерти. Перед нами выросла огромная черная скала, и в ней открылась широкая темная пещера, где мы увидели Артура и Чарлза Уэлсли. Тут великан появился снова, подхватил их и нас на руки и, стремительно пролетев по воздуху, перенес всех в большой зал Стретфилдси.

Глава 4

Был чудесный августовский вечер; герцог Веллингтон и его сыновья сидели в маленькой гостиной наверху большой круглой башни усадьбы Стретфилдси. Лучи садящегося солнца били в готическое окно, полузавешенное зеленой бархатной шторой, которая пышными складками ниспадала с золоченого карниза. Комнату заливало малиновое сияние, подобное тому, что источает восточный рубин, но в отличие от дивного самоцвета оно мало-помалу гасло, так что постепенно остался лишь слабый розовый отсвет на мраморном пьедестале статуи Уильяма Питта, мгновения назад сверкавшем, будто начищенное золото. Когда растаял и этот последний отблеск, лорд Чарлз Уэлсли воскликнул:

— Отец, как бы мне хотелось, чтобы ты рассказал о своих приключениях в Индии или в Испании!

— Хорошо, Чарлз, расскажу. Слушай хорошенько, — отвечал его светлость. — А ты желаешь послушать, Артур?

— Да, очень, — проговорил маркиз степенным тоном, являвшим разительный контраст легкомысленной веселости его младшего брата.

Герцог начал так:

— В день битвы при Саламанке, когда уже начинало смеркаться, я покончил с чтением депеш и вышел из монастырских ворот университета, чтобы насладиться свежестью испанского вечера. Для этого я миновал город и, оставив его стены позади, беспечно зашагал по берегу Тормеса, пока не очутился у подножия высоких лесистых холмов, тянущихся до самого горизонта. В лес уходила тропка; по ней я и направился, перепрыгнув через реку, которая здесь превратилась в узенький ручей. Строго говоря, поступок этот был неразумный, и вам, если вы окажетесь в сходных обстоятельствах, я так действовать не советую: вечерело, дивный закатный свет бросал на все неверные отблески, делая путь через неведомый мне темный лес крайне опасным. К тому же округа кишела отчаянными грабителями и бандитскими шайками, живущими в этих безлюдных местах. Однако меня влекло вперед словно каким-то заклятием. Пройдя с четверть мили, я услышал вдали музыкальный звук, который тут же умолк, а когда я углубился еще дальше в лес, раздался снова, на сей раз ближе. Я сел под большим раскидистым кленом, чьи мощные ветви и листву уже серебрил лунный свет, проникающий в глубокую тьму леса. Внезапно звук, доселе нежный и тихий, словно прелюдия, играемая виртуозом на дивном инструменте, стал громким и торжественным, как глас органа, когда его ноты, вздымаясь и опадая, сливаются в Te Deum[13] и гулко разносятся под высокими сводами собора, подобно грозовым раскатам, или как лучшая из мелодий — военная, — когда звонкая труба и рокочущий барабан зовут храбрецов на яростную битву. Однако вернусь к моему рассказу. Едва грянул этот торжественный концерт, как темный лес исчез, словно утренний туман под лучами солнца, и передо мною медленно выросло исполинское зеркало, в котором величественно клубились смутные очертания непроницаемых облаков, а молнии чертили меж них слово «Будущее». Постепенно облака рассеялись, и вместо них мне предстал чарующий остров в безбурном океане, скованный золотой цепью с другим островом, поменьше, но столь же красивым. Посреди большого острова восседала на рубиновом троне жена, увенчанная розами; в одной руке она держала венок из дубовых листьев, в другой — меч, а над троном высилось древо свободы, широко раскинувшее ветви и распространяющее аромат цветов до самых дальних концов земли. Посреди второго острова стоял изумрудный трон, и на нем восседала жена в венце из клевера и с арфой в правой руке; одеяние ее было багряным, как если бы его окрасила кровь. Величием она не уступала первой жене, однако смотрела печально, словно в страхе перед неминуемой бедой; вместо благоуханного древа, осеняющего другой остров, над нею склонялся темный кипарис; порою она касалась перстами струн, и с них лились звуки, пронзительные и скорбные, словно надгробный плач. Покуда я гадал, из-за чего она горюет, из моря на меньший из островов вылезло ужасное чудище. Едва оно коснулось берега, раздался жалобный вопль, от которого оба острова содрогнулись до основания, а море забурлило яростно, словно началось сильное землетрясение. Чудище было черное, безобразное и оглушительно ревело. Одеяние его составляли шкуры диких зверей, а на лбу было каленым железом выжжено «Фанатизм». В одной руке оно держало косу и, едва выбравшись на сушу, принялось опустошать остров: все прекрасное и цветущее исчезало с лица земли, и благодатный край обращался в зловонные топи. Чудище с неутомимой злобой преследовало жуткого старика, который, как шепнул мне в ухо кто-то незримый, звался «Римское католичество». Старик поначалу выглядел слабым и беспомощным, но, убегая, становился все сильнее, и чем больше его преследовали, тем заметнее делалась его мощь. Наконец он громовым голосом бросил вызов мучителю и в то же время попытался разбить золотую цепь, сковывающую острова. Тут я узрел приближающегося воителя; лица было не различить, но с неба над ним простирался могучий щит. Воитель приблизился к чудищу, нарицаемому «фанатизм», и со всей мочи метнул в него дротик, на котором златыми письменами было начертано «Справедливость». Дротик вонзился в сердце, и чудище рухнуло с громким стоном. Едва это случилось, из златого облака высунулась рука и возложила на главу воителя, и без того украшенную множеством венков, еще один — из сплетенных лавра и амаранта. В тот же миг обе царственные жены встали со своих тронов и, приблизившись к воителю, принялись бросать к его стопам гирлянды цветов и победные венцы, громко распевая ему хвалы. Тем временем разоренный край вновь покрылся густыми лесами и тучными пажитями, средь солнечных равнин заструились чистые реки, мелодично журча по зеленым камням, и арфа сладкозвучно запела в ветвях древа свободы. Затем все умолкло. Я понял, что сижу под кленом и соловей в листве выводит нежную трель, навеявшую мне сон о прекрасной музыке.