Сэкетт - [34]

Я вернулся в шахту, крепко поработал еще часок, а потом развел огонь и приготовил кофе. Голова побаливала, потому что я давно не ел, и я все никак не мог успокоиться из-за этого странного ощущения в воздухе.

Но частично мое беспокойство вызывал страх, что я окажусь в ловушке.

Я работал у костра до позднего вечера, все разбивал куски кварца. Может, золото, на которое я наткнулся, всего лишь карман. Может, дальше вглубь скалы кварц снова пойдет тверже, или изменится характер руды, и ее потребуется размалывать. Я обо всех этих делал и не знал-то почти ничего.

Когда настала ночь, я поставил лошадей поближе к пещере, развел костер в самой глубине и замесил тесто на хлеб из готовой закваски. Я хорошо поел, перед тем как лечь спать.

Среди ночи я проснулся.

Было холодно. Я хочу сказать, по-настоящему холодно. Я и не верил никогда, что бывает такой холод. Лошади жались друг к другу, опустив головы. Я вышел из пещеры и оказался в странном, заколдованном ледяном мире.

Лед… хрустальный лед сверкал в лунном свете, льющемся в разрывы облаков. Лед на деревьях, лед на камнях, блестящий лед на луговой траве. Лед на ивняке превращал его в лес из тонких стеклянных палочек.

Это было непривычно, это было красиво, это было хрустальное сияние смерти.

Никакой дурак не тронется в путь по горным тропам, пока этот лед не растает. Эти тропки с бровь шириной… дорожки по краю пропасти, каменистые броды, скальные стены, гладкие как простыня, — все сейчас превратилось в сплошной лед, где ни одна лошадь не удержится на ногах, где даже человек в мокасинах едва решится шаг сделать.

От мысли о спуске в каньон, где прежде жила в одиночестве Эйндж, у меня волосы встали дыбом.

Если покажется солнце, оно растопит все довольно быстро. Но сейчас уже осень… допустим, до того пойдет снег? Тогда еще страшней — на каждом шагу можно спустить лавину.

Вернувшись в пещеру, я подбросил дров в огонь, а потом вышел наружу с куском мешковины и начал чистить лошадей. Лед намерз на отросшей к зиме шерсти и с треском обламывался у меня под рукой. Кони знали, что я стараюсь помочь им, и стояли очень спокойно. Глаза смотрели беспомощно и испуганно.

Это была самая жуткая гололедица, какую мне в жизни видеть приходилось, страшнее даже, чем «погонип»[22] в Неваде. Под весом льда на деревьях обламывались ветки. Белый, хрустальный мир… словно все из стекла.

Пища… хуже всего у меня будет с пищей. В сильные холода мне понадобится пищи больше обычного, чтобы сберегать тепло, а сейчас никто не скажет, на сколько я здесь застрял. Может, на всю зиму.

Нечего тратить время зря. Каждый шаг, даже по ровному месту, — это риск, он может обернуться сломанной ногой. О тропах вообще думать нечего, само золото потеряло всякое значение. С нынешней минуты начинается битва за жизнь.

До рассвета оставалось еще часа два, но я взял топор, вышел наружу и отрубил пару приличных колод от бревна, которое давно притащил сюда; уложил их в костер, теперь он будет гореть долго.

Лошади стояли, напрягая ноги, боялись шевельнуться на скользкой земле. Я обошел их вокруг с лопатой, разбил лед и набросал поверх льда немного битого камня, оставшегося после моих трудов.

Потом добрался до леска, оббил лед с древесного ствола, обрубил несколько самых толстых сучьев и отволок их в пещеру. Луна зашла. Я подбросил дров в костер, поставил на огонь кофейник и сел обдумывать положение. Может, есть какой-то способ выбраться, который я просмотрел.

Когда рассветет, первым делом надо будет убить оленя или двух. Пока держатся холода, можно не беспокоиться, что мясо испортится.

Рассвет открыл небо, затянутое холодными серыми облаками. Я вышел и начал высматривать оленей. Аппалуза тем временем подобрался к кромке льда, сверкающего на земле, и принялся разбивать его копытом, чтобы добраться до травки. Этот конек вырос в Монтане и привык к таким штукам.

Перед самым полуднем я нашел оленя.

К ночи стало, пожалуй, холодней прежнего. Я разделал оленя и подвесил мясо на ветку. Я освежевал зверя как следует и сохранил шкуру. Если мне тут торчать всю зиму, то шкур таких понадобится до черта, сколько ни добуду, ни одна лишней не окажется. А рассчитывать я могу только на ту дичь, которая сейчас здесь, в долине.

Закутавшись в одеяла, я просидел всю долгую ночь у костра. Я думал, что надо будет закрыть устье пещеры стенкой. Ветер врывался внутрь, трепал пламя и нес холод. Наконец настало утро — плоские серые облака по-прежнему закрывают солнце, режет холодный ветер, стеклянные ветки слегка покачиваются и брякают одна о другую, как руки скелета.

Лошади удрученно дергали остекленевшую траву, лед резал им губы, под конец они, похныкивая, пришли ко мне. Я спустился к ручью, где трава росла повыше, разбил лед, нарезал травы и принес им.

Нет, так не пойдет. Во что бы то ни стало надо мне спуститься с горы. Да и лошадей хорошо бы увести, если получится. Только я знал, что ни черта не получится… А без меня они подохнут в этой горной западне.

Ближе к ночи я поджарил себе кусок оленины и съел, горбясь над костром и нарезая мясо полосками, чтоб легче с ним справиться.

За ночь выпал снег, и когда пришло утро, я увидел, что одна из вьючных лошадей лежит со сломанной ногой. Я застрелил ее, и эхо разнеслось по задушенной льдом долине..